Остап Бендер в Крыму

— Э-э, Шура, это уголовно наказуемое дело, если нас заштопают, — и, усмехнувшись, спросил: — А как же ваше, Балаганов, исправление, обещание, что больше чужого не возьмете?

— Так это же, так это же… — заволновался рыжеволосый молодец, почувствовав себя нарушителем своей клятвы. — Ведь что, если дело касается частного, то да. Но ведь это же государственное, награбленное у тех же самых графьев.

— Не графьев, а графов, это раз, Шура. А, во-вторых, если нас накроют с крадеными картинами, то это будет классифицироваться, как хищение социалистической собственности. Вам понятно? А за это, знаете, какой срок? Беломорканал и тайга обеспечены.

— А как же, командор, с тем кладом, если мы его найдем? Он же теперь тоже социалистическая собственность.

— Нет, камрады. Здесь другое дело. Клад графский, и о нем никто не знает. Он не является еще социалистической собственностью, — пояснил Остап.

— Нет, братья-компаньоны, вы как хотите, а я больше рисковать не хочу. Социалистическая, не социалистическая собственность, а уж за то, что мы воровским способом забираемся в музей за этими самыми социалистическими ценностями, то нас уже только за это по головке не погладят, — рассуждал Козлевич.

Все замолчали, обдумывая сказанное. Они сидели на скамье в Верхнем парке у живописной поляны и вели этот послеобеденный разговор.

— Мы с вами, товарищи, у Солнечной поляны, — сказал экскурсовод, остановив группу людей на центральной дорожке парка. — Расположенная в большой долине, она в солнечные дни всегда залита ярким светом. Со всех сторон поляну окружают естественный лес и плотно насаженные деревья, преимущественно вечнозеленые и хвойные. Эти насаждения с темной кроной подчеркивают нежную бархатистую зелень газонов. На поляне всего несколько очень крупных деревьев. Поэтому она вся открыта солнцу, лучи которого в течение всего дня ярко освещают зеленый ковер газонов. Отсюда особенно хорошо просматривается горная гряда с причудливо очерченной вершиной Ай-Петри. Она, образуя своеобразный фон, дополняет живописные пейзажи Верхнего парка. Рядом с нами, товарищи, живописно сгруппированы три хвойных дерева. Их кроны различны по цвету и форме. Итальянская сосна с величественным красновато-сизым стволом, ливанский кедр с широко горизонтальными ветвями и мексиканская сосна Монтезума. Ее поникшая хвоя достигает более 20 сантиметров, товарищи…

— Поляна действительно солнечная… — сказал Остап. — Смотрите, какой у нее зеленый сочный покров, — он еще не тронут первым дыханием осени.

Экскурсовод увлек группу в сторону и, указывая, продолжил:

— Это огромная крымская сосна. Она поражает своей величавостью. Есть предположения, что она росла здесь еще до разбивки парка и была оставлена садовником, как один из лучших экземпляров местной флоры. На этой поляне вы видите один из самых старых на Южном берегу Крыма пирамидальных кипарисов. Он посажен здесь еще Потемкиным в восьмидесятых годах прошлого века. Ну, а теперь прошу дальше, товарищи… Мы пересекаем сейчас небольшой овражек, в котором протекает в дождливое время года шумный горный ручей. За овражком начинается поляна Контрастная, — говорила экскурсовод, уводя группу дальше от сидящих на скамье компаньонов-искателей. — На этой поляне подобраны такие деревья и кустарники, которые особенно резко отличаются друг от друга цветом, формой и размером…

— Значит, если не бунт на корабле, команда, то в кусты? — встал и снова сел Бендер, посмотрев то на одного, то на другого компаньона. — И в миллион Корейко вы не верили…

Но тут с южной стороны поляны донеслось громкое пение. Садовый рабочий, сидя на дереве и отпиливая толстенную, повисшую к земле ветвь, пел красивым шаляпинским басом «Вдоль по питерской». Пел он так громко и красиво, что все прохожие останавливались и слушали певца. А один пожилой мужчина сказал даме:

— Ему бы в опере петь, а не деревья пилить. Голос-то какой сильный и прекрасный.

И Остап, прервав то, что хотел сказать, подтвердил:

— Действительно, хорошо поет, стервец.

— Да, как настоящий артист, — согласился Козлевич. — Вот я думаю, Остап Ибрагимович, ведь если место неизвестно, то клад может закопан и здесь, — обвел он рукой полукруг. — И во дворце, и наверху, и в какой-нибудь комнате, и в зимнем саду, и еще где. Может, и под деревом каким, — пригладил усы он.

— Если по справедливости, то Адам Казимирович правильно говорит, командор, — утвердительно тряхнул своими кудрями Балаганов.

— Эх, детушки вы мои, голуби мои сизокрылые, — кивнул головой Бендер. — В ваших словах здравый смысл. Я вот что думаю. Снимаемся-ка мы с якоря и едем в Ялту. Узнаем, когда прибудет пароход из Одессы или Батума. Постараемся увидеться с бывшей графской горничной Екатериной и взять у нее интервью. А затем нам следует побывать и у третьей горничной в Феодосии. Поедем туда на автомобиле, Адам Казимирович. Узнаем, что скажет она. Вот такой план, камрады, согласны?

— Ну, это уже ближе у определенности, Остап Ибрагимович, — вновь погладил свои кондукторские усы Козлевич, что говорило о его одобрении плана.