Остаточная деформация (СИ)

Скотт поставил чашку на лакированный столик (Аве догадался по глуховатому стуку) и потрепал старого гела по плечу. Сочувственно. Он всё понимал, и держать фасон не имело смысла.

— Я не знаю, где была точка бифуркации, — простонал Аве, комкая бороду. — Где мы ошиблись?! Что не так сделали или чего не сделали?.. Старые языки отмерли только к двадцать четвёртому веку, новая раса — единый язык. Помнишь, ты говорил, что этого не будет никогда? А помнишь теорию «лингвистического обезличивания», которую продвигал Войцех?.. Чушь! Больших индивидуалистов, чем гелы, не найти. По крайней мере, пока. Мы сбежали в рай от окончательной войны, но она догнала и в раю. Раса йорнов создала себя одновременно с нашей — гадский дух человеческого противоречия! — и в День становления мы уже не могли на это повлиять. Мы разделили войну и мир, сделав армию отдельным подвидом, а бои сдвинув в псевдореальность ветвей. Гелы наконец-то смогли жить без тревог, в полной гармонии со вселенной. Ветви… Без их ресурсов мы бы ничего не достигли, хотя именно из-за них никогда не победим йорнов окончательно. Кое-кто из наших этиков-теоретиков говорит, что ветви — это жестокость, но не отказывается ни от одного блага, которое они дают. Впрочем, если мой ангел-ученик прав, и эффект накопления тёмной материи существует, то мы относительно легко свернём программу ветвления вполовину. И те же самые этики будут завывать о недопустимом падении уровня жизни… — Старый гел оскалился. — Ангелы, только они имеют право судить о ветвях, но их единицы. Ник, кстати, нашёл у них, у всех, общий занятный рудиментарный ген… неважно. Важно, что они живут, как сами хотят, не испытывая принуждения. Как и все гелы. А что, если прав мой сын, и гелы… и мы действительно становимся роем насекомых? Что, если этому бесполезно сопротивляться, потому что источником «синдрома четвёртого греха» является ген бабли, без которого нашу… расу гелов невозможно было бы создать в принципе? Я запутался, Скотт. Я слишком зажился на этом свете. Не из эгоизма, поверь, а из страха бросить на самотёк дело всей жизни. Всех наших жизней, мой бедный друг…

Аве наконец-то поднял взгляд. В кресле напротив сидел безупречно прекрасный гел, черты лица которого немного напоминали старину Скотта. Губы безмятежно улыбались, а вместо глаз зияли чёрно-багровые дыры. Ах да, старина Скотт выцарапал себе глаза в припадке безумия и умер через пару лет в абсолютной темноте.

— Прости. Прости меня…

Безумец качнулся в кресле раз, другой, поймал одному ему слышный ритм и загудел на невыносимо высокой, назойливой ноте.

Аве вскрикнул и проснулся. Зудел, разумеется, планшет. Новый день спешил рассказать о новых бедах.

Возникновению в вирт-окне лоснящейся лысины Михаэля Авессалом даже обрадовался. Сугубо деловые между ними отношения сводили всяческие любезности к минимуму — как раз то, что сейчас нужно. На краю изображения маячила массивная тень Василя, но не проявлялась ни единым звуком, ни каким-либо заметным жестом: в присутствии своего командующего армейцы вели себя тише воды и ниже травы.

— Дома Штефана нет, — сухо доложил Михаэль, опустив приветствия до лучших времён. Изображение подрагивало. — Но он тут был совсем недавно. Мы обнаружили интересное, Аве. Много интересного.

*

Дом крошечный, низкий — все ангелы почему-то предпочитают клетушки и презирают аэродизайн. Самое жилое впечатление производила кухня. Конечно, ангелы, как и солдаты, нуждаются в хлебе насущном. По полу зачем-то были разбросаны свежие опилки — много, ковром. Золотистые тонкие стружки устилали деревянный пол толстым слоем, местами собираясь в небольшие курганчики. Прослеживались три чётких дорожки: от кровати к двери, на кухню и в ванную.

— Это ещё зачем? — удивился Василь, озадаченно теребя чуб.

Шеф зыркнул недружелюбно, и неуставные вопросы отпали сами по себе. Сквозь сильный запах дерева и смолы еле слышно пробивались весьма необычные ароматы. Были и знакомые. Ну, Михаэлю знакомые. Так-то опознать специфический запашок смогли бы очень и очень немногие. Ник бы сразу узнал, это точно.

— Должны быть ещё комнаты, помещения какие-то, — сказал Михаэль, едва заметно морщась. — Ищи.

Василь взялся выполнять со всей ответственностью. Под стружками (ёжики! чтобы только сгрести эту клятую древесину — час понадобился!) не нашлось абсолютно ничего интересного. Никаких люков, тайных ходов или гидрогелевых оболочек от биокристаллов. Мышиное дерьмо нашли, в количестве. И мелкий бытовой мусор. В холодильнике — недоеденная тыквенная каша, молоко, сыр. В единственном шкафу — обычное барахло. Для ангела, конечно, обычное. Гелу бы понадобилось другое обычное. Стол, комп старый, слабенький, без пароля или какой-то ещё защиты. В компе — дневник последней миссии, который стоит, конечно, изучить, но понятно, что там ничего интересного. Просиженное кресло.

— Ничего нет, шеф, — сказал Василь, искренне считая, что облегчение на его дублёной роже не читается. — Может, не там ищем?

Михаэль грустно усмехнулся (мысленно). Василь честно старался, но как же он не хотел ничего найти…