Остаток дня

– У вас даже подозрений не возникало? Даже тени подозрения, что герр Гитлер руками нашего милого друга герра Риббентропа играет его светлостью как простой пешкой, играет так же, легко, как другими своими пешками в Берлине?

– Прошу прощения, сэр, но я ничего подобного не заметил.

– Ну да, откуда вам было заметить, Стивенс, вы ведь нелюбопытны. Все происходит у вас на глазах, но вам и в голову не придет задаться вопросом – а что же, собственно, происходит?

Мистер Кардинал поерзал, чуть выпрямился в кресле, затем задумчиво поглядел на свою неоконченную работу, разбросанную на соседнем столе, и произнес:

– Его светлость – джентльмен. С этого все и пошло. Он джентльмен, он воевал против немцев, у него в крови относиться к побежденному противнику великодушно и по-дружески. В крови. Потому что он джентльмен, настоящий английский джентльмен старой закалки. Вы наверняка поняли их игру, Стивенс, да и как можно было не понять? Поняли, как они использовали его душевные качества, сыграли на них, обратили деликатность и благородство в нечто другое – нечто такое, что могут теперь поставить на службу своим собственным грязным целям. Да не могли вы этого не понять, Стивенс.

Мистер Кардинал снова уставился в пол. Помолчал и продолжил:

– Помню, я приезжал сюда много лет тому назад, тут еще был этот американец. Мы устроили тогда большую конференцию, отец участвовал в подготовке. Помню, как этот американец – а он поддал еще крепче, чем я сейчас, – как он поднялся из-за обеденного стола перед всей честной компанией. Он показал на его светлость и назвал его любителем. Да, назвал его неумелым любителем и сказал, что он крепко увяз. Что ж, приходится, Стивенс, признать, что американец тогда правду сказал. От этого никуда не денешься. Нынешний мир слишком грязен для деликатных и благородных людей. Вы и сами это видите, Стивенс. Как они используют чужую деликатность и благородство в собственных целях. Вы и сами это видите.

– Прошу прощения, сэр, но не могу утверждать, будто вижу.

– Не можете утверждать, будто видите. Ну, не знаю, как вы, а я должен что-то сделать. Будь жив отец, уж он бы попытался это остановить.

Мистер Кардинал опять замолчал, и лицо у него – возможно, в связи с воспоминанием о покойном отце – приняло тоскливое выражение.

– Ну что, Стивенс, – спросил он наконец, – вы и дальше будете так же спокойно смотреть, как его светлость балансирует над пропастью?

– Прошу прощения, сэр, я не вполне понимаю, о чем вы говорите.

– Вы не понимаете, Стивенс. Хорошо, раз уж мы с вами друзья, буду откровенен. Последние несколько лет его светлость, вероятно, является единственной в своем роде и исключительно полезной пешкой в хитрой пропагандистской игре, какую герр Гитлер ведет с нашей страной. Тем более полезной, что он искренен, честен и не отдает себе отчета в истинном смысле своих поступков. Только за эти три года его светлость сыграл решающую роль в установлении связей между Берлином и шестью с лишним десятками самых влиятельных граждан нашей страны. Для немцев это было королевским подарком. Герр Риббентроп фактически получил возможность действовать в обход нашего Министерства иностранных дел. Мало им их проклятого нюрнбергского сборища и этой проклятой Олимпиады, так они еще и другое придумали. Знаете, чем занят теперь его светлость? Имеете хоть малейшее представление о том, что они сейчас там обсуждают?

– Боюсь, что нет, сэр.

– Его светлость пытается уговорить самого премьер-министра принять приглашение герра Гитлера и отправиться с официальным визитом в Германию. Его светлость и вправду считает, что премьер-министр заблуждается в отношении нынешнего немецкого режима.

– Не вижу, что в этом плохого, сэр. Его светлость всегда стремился помогать народам добиваться лучшего взаимопонимания.

– И это, Стивенс, еще не все. Именно сейчас – если только я не последний дурак, – именно сейчас его светлость обсуждает возможность визита к герру Гитлеру самого Его Величества. Ни для кого не секрет, что наш новый король всегда симпатизировал нацистам. Что ж, судя по всему, он охотно примет приглашение герра Гитлера. В эту самую минуту, Стивенс, его светлость делает все возможное, чтобы Министерство иностранных дел перестало противиться этому чудовищному плану.

– Прошу прощения, сэр, но в деятельности его светлости я вижу одно только благородство и высоту помыслов. В конце концов, он делает все, что может, дабы в Европе продолжал царить мир.

– Скажите, Стивенс, вы не допускаете, что я хоть в чем-то, но прав? Неужели вам и вправду ни капельки не любопытно?

– Прошу прощения, сэр, но могу ответить только одно – я целиком полагаюсь на здравомыслие его светлости.

– После захвата Рейнской зоны, Стивенс, ни один здравомыслящий человек не станет слепо верить ни единому слову герра Гитлера. Его светлость крепко увяз. Господи, теперь вы и вправду обиделись.

– Ни в коем случае, сэр, – возразил я, ибо встал только потому, что услышал звонок из гостиной. – Я, кажется, понадобился джентльменам. Позвольте удалиться.