Остаться в живых! Неизвестные страницы Великой Отечественной

Осенью 1942 года на подступах к г. Туапсе развернулись ожесточенные кровопролитные бои. Особенно тяжелые они были за высоты и коммуникации, которые играли исключительную роль в обороне города. Советские войска, сдерживая натиск превосходящих сил противника, организовывали контратаки.

Вечером 28 октября 1942 года 723-й стрелковый полк получил боевую задачу — взять высоту 403,3 на Кочкановском перевале юго-восточнее села Фанагорийское Горячеключевского района Краснодарского края. В ходе проведенной разведки боем было установлено, что самым опасным из всех узлов сопротивления на высоте был дзот. Фашистам удалось удачно встроить его в рельеф местности. Прикрывавший сверху гранитный козырек не давал артиллерии возможности его уничтожить. Захватить высоту было поручено 6-й роте 2-го батальона. Непосредственно отбить у врага дзот должен был 2-й взвод, в котором служил помощником командира старшина Кондратьев.

…Медленно наступал рассвет, которого ждали бойцы, застывшие на камнях. Пелена мглистого тумана застилала каменистый склон высоты, сырость и холод пронизывали советских воинов, казалось, насквозь. И вот предрассветную мглу осветили залпы советской артиллерии. Высота покрылась разрывами снарядов и мин. Первым вскочил командир роты.

— В атаку! Ура-а-а! — понеслось по цепи пехотинцев. Высоту окутал дым. Со всех сторон строчили пулеметы. А впереди, на склоне, перед наступавшим взводом изрыгал огонь из узкой амбразуры вражеский пулемет.

Увлекая за собой бойцов, впереди бежал Кондратьев. Останавливаясь на секунду, строчил короткими очередями из автомата. Фашистский пулеметчик стрелял непрерывно, пытаясь заставить роту залечь, прекратить атаку. Старшина Кондратьев понял, что с ходу добежать до дзота и разгромить его не удастся, — слишком выгодная была позиция у гитлеровцев. Атака явно захлебывалась. Залег один взвод, второй…

Старшина по опыту прошлых боев знал, что под сплошным огнем никакими словами людей не поднимешь, да и толку в этом мало — пулемет скосит всех прицельной стрельбой. Кондратьев укрылся за камнем, осмотрелся и осторожно, по-пластунски двинулся к дзоту. Он полз, прижимаясь к камням, не чувствуя их режущей боли. Внезапный удар в ногу остановил его. Нога как-то быстро деревенела, делалась как бы чужой, непослушной. Ползти стало трудно. Он начал двигаться боком, стараясь не опираться на раненую ногу. А боль все росла. Старшина оглянулся. Отсюда, с возвышенности, был виден весь склон до низины. Он увидел, как лежали застывшие тела бойцов — его товарищей. И, превозмогая боль, двинулся вперед. Вот и вражеский дзот. Немного приподняв голову, Кондратьев бросил гранату. Но пулемет фашистов продолжал бить. Тогда из подсумка он достал три гранаты. Одну за другой бросил их в амбразуру дзота. Раздались взрывы. И сразу наступила непривычная на поле боя тишина. Снизу понеслось громкое «ур-ра».

Старшина встал и, сильно хромая, пошел к дзоту. Ему показалось, что он не сможет дойти к нему. В этот же миг ударил вражеский пулемет. Кондратьев сделал два шага вперед. Амбразура была рядом. Он повернулся боком и упал на неистово пляшущий огонек…

Когда пулемет умолк, бойцы роты поднялись в атаку и врукопашную уничтожили гарнизон дзота. Кондратьева отнесли в укрытие. После перевязки и обезболивающего укола его на повозке отправили в тыл. По пути в госпиталь раненого встретил писатель Виталий Закруткин, служивший в то время военным корреспондентом. Вот что он написал потом о его подвиге: «…я знал, что на высоте 403,3 севернее Туапсе с утра шел ожесточенный бой, и мне хотелось расспросить, как там идут дела. Но азербайджанец плохо понимал по-русски, а сидевший в двуколке боец был очень тяжело ранен, и я не хотел его беспокоить. К моему удивлению, раненый шевельнул рукой и, глядя на меня, сказал:

— Может, у вас будет закурить?

Я поспешно вытащил портсигар, дал ему папиросу и поднес зажигалку. Раненный жадно затянулся, морщась от боли, заговорил:

— Там, кажись, уже кончается дело, — сказал он. — Наши пошли вперед. А то, проклятый, никак не давал двигаться. Там у него дзот один был, прямо как заколдованный… строчит и строчит… Кажись, больше десятка наших уложил. Лейтенант приказал мне уничтожить дзот. Дополз я до него, кинул гранату, он вроде замолк. Потом гляжу, опять застрочил… Я в него еще одну гранату, потом сразу две… А он, проклятущий, разворочен совсем и все-таки строчит… Гранат у меня больше не было, а наши, гляжу, недалеко — рукой подать… Ну, я глаза закрыл и кинулся на него…

— На кого? — спросил я.

— На пулемет…

— Ну и что?

— Замолчал.

— А вы?

— А меня ранило. Как закрыл я его, слышу, рвануло меня по ногам. Вроде как бревном ударило, и в нутро, кажись, попало… Потому в нутре горит…

Ездовой напоил лошадь, уселся на угол двуколки и поехал. Я долго следил, как подпрыгивает двуколка по каменистой дороге. Потом пришпорил коня, догнал двуколку и, волнуясь, спросил раненого:

— Как вас зовут? Я забыл спросить от этом… и скажите — откуда вы?

Раненый спокойно ответил:

— Я сам из Азова. Фамилия моя Кондратьев, а имя и отчество — Леонтий Васильевич…