Ляхов резко обернулся, впился взглядом в солдата, давая понять, что за насилие, даже будучи связанным, даст сдачи.
Командир бронепоезда сидел, заложив ногу за ногу, не сводил взгляда с пленного, словно желал увидеть в милиционере нечто скрытое.
– Напрасно ведете себя дерзко. В вашем положении это не только крайне неразумно, но и опасно. Для сохранения жизни у вас осталась единственная возможность, а именно: оказать помощь в быстрейшем ремонте паровоза. В другое время не стал бы беседовать с виновником теракта, при отсутствии военно-полевого суда данной мне властью отправил бы вас под расстрел. Благодарите генерала, посоветовавшего не торопиться с расстрелом, он считает, что вы вполне здравомыслящий, а указание местожительства машиниста поможет вам избежать смерти. В разговор вступил Селищев:
– Имейте мужество смотреть в лицо упрямым фактам. Отдаю должное вашей выдержке. Это делает вам честь. Так будьте и ныне благоразумны – кому, как не вам, известно, кто на разъезде знаком с ремонтом, может заменить погибшего машиниста? Что вами движет, когда согласны умереть? Желание не пойти вразрез убеждениям, вера в победу советской власти, создание на обломках Российской империи нового государства с народной властью?
Аристарх оставался невозмутимым, не повел даже бровью, словно все сказанное к нему не относилось.
Генерал не терял надежду (в отличие от командира бронепоезда) склонить милиционера к сотрудничеству.
– Знаю, что питаете к нам ненависть, но она не исключает диалога.
– Хватит играть в молчанку! – не выдержал полковник Кумынин. – Уважайте наши чины, наконец, возраст, мы годимся вам в отцы!
По губам Аристарха пробежала улыбка – рассмешило последнее утверждение. – Изволите смеяться? – удивился Селищев. – Тогда не взыщите… Милиционер не позволил генералу завершить фразу:
– Прикажете распять, разорвать на куски, сжечь? Не изображайте из себя небесного ангела с крылышками.
Генерал с полковником не нашли, что ответить. Первым взял себя в руки Селищев:
– Вот как заговорили? Жаль потерянного времени. Считал вас умнее, образованнее. Ляхов поправил: – Ума мне не занимать. Что касается образования, то проучился лишь четыре класса в церковноприходской, остальным знаниям научила жизнь. Ваши офицеры окончили институты, а образования ни на грош не заимели, на арестованных глотку драли, как извозчики на кобылу, кулакам волю давали, ругались так, что любой грузчик позавидует. Где образованность, когда считаете тружеников быдлом, сидели у них на горбу?
– А вы, оказывается, оратор, – польстил генерал. – Если бы не поджимало время, послушал откровения, даже вступил в спор.
– Нет желания с вами языком болтать, – признался Аристарх. – Прощаться с жизнью не жаль, другое жаль, что мало вражин спровадил на тот свет. Были бы еще патроны, и других недосчитались.
– А затем разрушили до основания весь мир, как поется в вашей песне? Повторяю, я предлагаю честную сделку: вы оказываете содействие в поисках машиниста и знакомых с ремонтом паровоза, мы сохраняем вам жизнь. В выигрыше окажутся обе стороны.
Ляхов перебил:
– В сделки с врагами революции, трудового крестьянства, рабочего класса не вступаю, врагов давил, как паразитов-кровососов. Не для того сокрушил паровоз, чтоб с моей помощью отремонтировали, и он покатил в Царицын. Зря время переводите, ныне оно не за вас, а против.
– Прекратите демагогию! – полковник собрался накрыть милиционера трехэтажной нецензурщиной, но сдержал эмоции, обернулся к офицеру: – Увести и расстрелять! – И уже для себя и генерала добавил: – Большевики не понимают слов, на них действуют не убеждения, a розги и пули.
Офицер с солдатом повели арестованного к будке, где в зимнее время пассажиры останавливающихся составов набирали кипяток.
– Дальше не пойду, шагу больше не сделаю. Кончайте тут, – потребовал Ляхов.
– Не тебе это решать! – прикрикнул офицер. – Но раз выбрал, где с миром проститься, становись лицом к стене.
Аристарх не шелохнулся, ниже опустил голову.
– К врагам завсегда стою не спиной, а лицом.