Оставь страх за порогом

– Ради всех святых, не пускайтесь вновь в воспоминания, не вините во всех бедах покойного папá. В незавидном положении, в какое попало наше семейство, виноваты война, смерть главы рода, сожжение крестьянами имения, потеря банковского вклада из-за обесценивания рубля.

– Вспомни, сколько сил я потратила, уговаривая отца не продавать Веласкеса. Сдайся я, и ныне «Завтрак» был за океаном.

– Правы в одном: необходимо сберечь полотно любой ценой – это наша главная обязанность. Проститься с Веласкесом можно лишь тогда, когда станем умирать от голода, останемся без крыши над головой, встанем у церковной паперти с протянутой рукой. За кордон особняк не увезти, а картину можно.

– Считаешь, что могут ограбить? – Мать заломила руки, закатила глаза. – Я не переживу потерю картины, она бесконечно дорога.

– Дороже собственного сына? – с сарказмом уточнил Эрлих.

Баронесса обиженно отвернулась.

Эрлих снял со стены картину, пристально всмотрелся в холст и произнес:

– Не исключено, что будут погромы, которые возникают при смене власти. Во время бунтов, переворотов не только ведут на эшафот или под расстрел, но и грабят. В Питере немало налетчиков, стоит им узнать, какая ценнейшая вещь хранится у нас, и не замедлят явиться. Пойдут на все, вплоть до убийства, лишь бы заполучить Веласкеса. Во Франции в дни революции обезумевшие парижане крушили, жгли все на своем пути, не оставили камня от камня от Бастилии, вздергивали на фонарях буржуа, дворян. Подобный ужас может повториться у нас, но в большем масштабе.

– Вряд ли чернь информирована о наличии у нас Веласкеса, имеет понятие о его ценности, точнее, о бесценности.

Эрлих, не сводя взгляда с полотна, возразил:

– Цивилизация будет несказанно благодарна нам за спасение мирового шедевра от варваров. Счастье, что вырвался в столицу в наитруднейшее время, когда фронт оголен, на передовой творится черт знает что, солдаты митингуют, дезертируют, братаются с противником, немцы с австрийцами пользуются этим и в любой момент могут двинуться на Питер. Россия прекратит свое существование, наш народ попадет в рабство, потеряет все, что достиг, завоевал за минувшие века. Так пусть хотя бы сохранится Веласкес.

– Не могу поверить, что картина тебе дороже родной матери, приехал не из-за меня, а позвал Веласкес.

Спор стал надоедать Эрлиху, к тому же для словесной пикировки не было времени. Эрлих положил картину на стол подле канделябра, отчего при свете свечи полотно заиграло по-новому, точно ожило.

– Не желаю видеть вас поднятой на штыки за текущую в жилах голубую кровь, а Веласкеса похищенным, – с расстановкой произнес Эрлих. – Не хочу, чтобы Веласкес повторил печальную участь картин Эрмитажа, других музеев.

Из газеты «Воля» (орган ЦК партии эсеров) 26 октября 1917 г.:

Один из самых замечательных памятников – Зимний дворец – разграблен до такой степени, что не представляется никакой возможности для его реставрации, восстановления хотя бы части разбитых и испорченных ценностей. Во дворце происходила планомерная, будто заранее обдуманная оргия разрушения. Сумма разграбленных и уничтоженных сокровищ оценивается приблизительно в 500 миллионов рублей.

Альберт Рис Вильямс[4], корреспондент нью-йоркских газет в России:

Целое столетие стоял дворец на берегу Невы, неприветливый и равнодушный. Для народных масс это здание олицетворяло собой жестокость и притеснение. Если бы его сровняли с землей, это было бы всего лишь одно проявление гнева, охватывающего поруганный народ, который навсегда уничтожил проклятый символ мучений… Все здесь создано их потом и потом их отцов, все это по праву принадлежит им, по праву победителя. Сто лет всем этим владели цари, вчера Керенский, сегодня это богатство принадлежит им.

2

Трое испанцев на холсте безмятежно пили молодое вино в одной из мадридских таверн. Один, с тронутой сединой бородкой, посмеивался в усы, другой оставался серьезным, самый молодой, с кружкой в руке, чувствовал себя неловко среди старших по возрасту.