Осторожно! Биологическое оружие!

Процесс этот может идти круглосуточно. Мы опробовали несколько технологий и смогли расширить производство. К 1987 году общая мощность линий по производству сибирской язвы по всей стране составляла около пяти тысяч тонн в год. Мобилизационный план завода в Кургане был тысяча тонн рецептуры сибирской язвы в год, в Пензе — пятьсот, а в Степногорске — триста тонн. Хотя реальные мобилизационные планы были несколько ниже.

Все наши заявки на биологический материал и необходимое оборудование всегда выполнялись. Основной проблемой была нехватка кадров.

Когда я приехал в Степногорск, там работало около сорока научных сотрудников. Но из них очень мало кто обладал квалификацией, необходимой для научно-исследовательской работы на современном уровне. Требовались сотни новых научных работников и технический персонал, но правила приема на работу в Степногорске, как, впрочем, и на других секретных предприятиях оборонной промышленности, в последнее время резко ужесточились. Тех, кто хотел работать у нас, проверяли самым тщательным образом, и такая проверка могла длиться многие месяцы, которых у нас не было.

Я понимал, что Булгак был прав, когда предупреждал меня об опасности приема на работу непроверенного персонала. Но жесткий график и давление из Москвы не оставляли мне иного выбора.

Я начал неофициально нанимать рабочих, технический персонал и научных сотрудников ^сначала из Степногорска, а затем из гражданских НИИ других городов. Многие приехавшие не имели специального допуска к секретной работе, поэтому я принимал их на временную работу, ожидая, пока они пройдут необходимую в таких случаях проверку. Через несколько месяцев на предприятии появилось около двухсот новых сотрудников.

Но ненужных вопросов от начальства не последовало, потом у меня было так много работы, что я вообще перестал беспокоиться о правилах секретности. Я все набирал и набирал людей, оформляя их на полный рабочий день, как только проведенная скрупулезная проверка подтверждала их благонадежность. К тому же успех наших исследований, как мне казалось, в какой-то степени служил оправданием некоторому упрощению процедуры приема на работу. Однако Анатолий Булгак был не из тех людей, которые способны забыть нанесенное им оскорбление. Информаторы, конечно, доложили ему о моих необычных методах приема на работу. Дождавшись, когда на меня скопилось порядочное количество компрометирующих материалов, он решил преподать мне урок.

Со времени нашего неприятного разговора прошел почти год. Вдруг меня вызывают в Москву. Приказ пришел от имени Калинина. Никаких объяснений не последовало. Впрочем, я этого и не ждал. Я думал, что он хочет, чтобы я доложил о результатах.

До Москвы самолет летел почти три с половиной часа. Никуда не заезжая, я отправился к Калинину. Его секретарь сказала, что он занят. Меня это не слишком удивило. Калинин был из тех начальников, кто, приказав мчаться стремглав в Москву, мог подолгу заставлять ждать в приемной аудиенции.

Неожиданно секретарь Калинина передала мне записку от полковника КГБ Владимира Дорогова, начальника контрразведки всего «Биопрепарата». «Зайди ко мне немедленно», — прочитал я.

Я поднялся в его кабинет на третьем этаже. Дорогов стоял у окна и, услышав мои шаги, обернулся. Меня поразило выражение его лица — свирепое и жестокое.

— Ты вообще понимаешь, какой страшной опасности подвергаешь свою страну? — ледяным тоном спросил он.

Подойдя к столу, он выдвинул ящик и вытащил папку со списком всех тех, кого я взял на работу за последние полгода. Несколько фамилий были подчеркнуты красным карандашом.

— У нас в Степногорске служат отличные офицеры, — продолжал Дорогов, — однако ты, похоже, отказался от их помощи. Честно говоря, ничего подобного я еще не встречал.

Его ледяной тон заставил меня забеспокоиться.

— Товарищ полковник, позвольте, я все объясню… — начал я.

— Никаких объяснений! — отрезал он. — Я читал твое личное дело и прекрасно знаком с твоей биографией, Алибеков. Ты уже не в первый раз поступаешь так безрассудно.

И Дорогов напомнил о моей встречи с Кузнецовым, когда он предлагал мне стать информатором, а я отказался.

— И что теперь прикажешь делать? — спросил он.

— Не знаю, — откровенно сказал я.

Это было не только нарушением установленных правил. По их мнению, мои действия иначе, как вредительством и подрывной деятельностью, назвать было нельзя. Скорее всего, на этом моей карьере суждено было закончиться.

Но тут в КГБ опять поступили неожиданно. Открыв верхний ящик стола, Дорогов вытащил из него лист бумаги и сказал в приказном тоне:

— Здесь ты перечислишь все, что натворил, а потом объяснишь, в чем была твоя ошибка и почему ты считаешь, что поступал неправильно.

Как только я закончил писать, он протянул мне руку и крепко, до боли, пожал ее.

— Не забывай об этом клочке бумаги, — сказал он. — Бумага вещь тонкая, но задницу прикрывает железно.