Осторожно! Биологическое оружие!

Пришел только генерал Валентин Евстигнеев, который сменил в 15-м Управлении Лебединского. Он долго стоял у гроба, опустив голову. Несмотря на нашу ссору во время обсуждения будущего бактериологической военной программы, я понял, что он был человеком, который готов отстаивать то, во что верит. А таких людей, особенно в те августовские дни, в среде военной бюрократии было очень мало.

Все остальные предприятия «Биопрепарата» во время путча помалкивали. Свою позицию обнародовали только наши с Ураковым институты.

Из Сибири мне позвонил Сандахчиев, который узнал про наше заявление:

— Я поддерживаю тебя, Канатжан, — одобрил он. — Рад, что ты выступил против этих подонков.

— А почему бы вам не сделать то же самое на «Векторе»? — предложил я.

— Москва далеко, — рассмеялся он, — это все политика, к нам никакого отношения не имеет.

Утром 21 августа, на третий день путча, меня разбудил звонок человека, который представился дежурным офицером Московского военного округа:

— Полковник Алибеков? — спросил он.

— Да.

— Хочу сообщить, что вас могут арестовать, — сказал он.

Лена тихо посапывала во сне.

— Почему? — спросил я.

— Генерал-полковник Московского военного округа объявил, что все офицеры, которые не подчиняются приказам ГКЧП, будут подвергаться тридцатидневному превентивному аресту, — быстро произнес он, как будто читал по бумажке.

Накануне в конференц-зале нашего института было много военных. Вероятно, это кто-то из них, выполняя свой долг, проинформировал начальство о моей речи… и наверняка этот информатор вместе со всеми голосовал «за».

Лет 30–40 назад я бы услышал не телефонный звонок, а стук в дверь часа в 3 ночи. Но времена меняются.

— Спасибо, что предупредили, — поблагодарил я.

— Пожалуйста, — прозвучал дружелюбный голос в трубке.

Я не поверил в реальность опасности. Штурма Белого дома, которого ждали той ночью, не произошло. Парламент Ельцина, защищаемый народом и танками из подразделений, объявивших о поддержке российского Правительства, выстоял.

— Кто звонил? — сонно спросила Лена.

После того как я пересказал разговор, она мгновенно проснулась.

— Пожалуйста, будь осторожен, ведь у нас трое детей! — попросила жена.

Когда я вышел на улицу, моросил дождь. В «Биомаш» ехать не хотелось. Водитель отвез меня к Белому дому. Его по-прежнему окружали люди. Несмотря на отсутствие официальных сообщений, у каждого было, о чем рассказать.

Вчера трое молодых ребят погибли во время столкновения. Как потом сообщалось, это был несчастный случай: экипаж танка, такие же молодые парни, как и те, которые погибли, запаниковали, когда их окружили возбужденные демонстранты.

Кто-то принес переносной радиоприемник и слушал «Голос Америки», кто-то — «Эхо Москвы», по которым транслировали дерзкие выступления депутатов парламента и сторонников Ельцина из Белого дома.

Танки стояли прямо на мосту, перед зданием парламента, вокруг них собрались сотни людей. Солдаты, в основном новобранцы, сняв шлемы, весело болтали с девушками. Заговор рассыпался на наших глазах.

Во второй половине дня Ельцин объявил, что члены ГКЧП едут в аэропорт Внуково. Толпа восторженно заревела.

— Надо их арестовать! — выкрикнул кто-то в толпе.

Заговорщики направились в Крым, где Горбачева и его семью уже три дня держали без связи. Они хотели объясниться с человеком, которого предали. Еще один самолет с Александром Руцким вылетел в Форос чуть позже, чтобы доставить президента Горбачева в Москву.

Обе делегации появились у Горбачева одновременно. Тот отказался встретиться с людьми из Кремля и вернулся вместе с Руцким, взяв с собой только Крючкова.

Поздно вечером самолет, в котором летел Горбачев со своей семьей, приземлился во Внуково. Его встречал Борис Ельцин. Все закончилось.

Как и тысячи других москвичей, я вернулся домой и впервые за эти три дня крепко заснул.

В ту ночь, как стало потом известно, застрелился Борис Путо.

Утром я отправился к Калинину. Увидев меня, он встал, и мы пожали друг другу руки.

— Теперь можно вздохнуть спокойно, — заметил директор.

В ответ он услышал прямой вопрос о том, что он собирается делать с Ураковым. Калинину не понравилось, что я знаю о заявлении в поддержку ГКЧП, сделанном в Оболенске. Он сделал удивленные глаза, когда я добавил, что Ураков сможет искупить свое постыдное поведение, только покончив с собой.

Генерал чуть не рассмеялся:

— Канатжан, — заметил он снисходительно, — тебе не кажется, что это жестоко?

— Тогда, по крайней мере, потребуйте, чтобы он подал в отставку, — сказал я.

— Обещаю об этом подумать, — ответил Калинин и отвернулся. Кстати, еще через два дня маршал Сергей Ахромеев, тоже поддержавший заговорщиков, повесился в своем кабинете.

В течение нескольких дней после провала путча всем стало ясно, что Горбачев не сможет вернуть себе прежнюю власть. Сразу после возвращения из Крыма он отказался запретить Коммунистическую партию, но Ельцин все равно заставил его публично отречься от этой идеологии. Двадцать, пятого августа Горбачев отказался от поста Генерального секретаря ЦК и объявил о роспуске КПСС.

Вскоре после этого меня срочно вызвал к себе Калинин.