Никогда, ни до, ни после, он не слышал, чтобы боги меняли судьбу, а тем более, чтобы это когда-либо делал Даг-ан. Он не задавал вопросов, да и спросить было не у кого. С привычной для него покорностью он вошел в свой новый дом и приступил к своим новым обязанностям. Но еще несколько лет он приходил в школу на два, а иногда и три часа, чтобы упражняться в письме, и копировал старые таблички. Так повелел ему хозяин, сказав, что ему надо продолжать упражняться, чтобы не утерять полученное знание. Много лет прошло с тех пор, но только в последний год Шемма понял, для чего так необходимы были эти занятия, совсем ненужные жрецу. Даг-ан объявил, что хочет, чтобы Шемма записывал его рассказы, он, только он и никто другой. Чем было вызвано такое благоволение, Шемма не знал, но каждый шестой день он заходил в маленькую комнату, единственную скудно обставленную комнату храма, держа в руке подготовленную табличку и тростниковый стиль, открывал маленькое окошечко, соединенное с тайными покоями храма, садился на маленькую скамеечку и склонял голову. Он ждал появления из глубины храма Даг-ана, чтобы записать все, что тот захочет сказать.
Ждать иногда приходилось долго, бывали дни, когда никто не появлялся, но это не имело значения: Шемма здесь для того, чтобы служить своему богу. А если Даг-ан не захотел с ним говорить, значит, пройдет еще шесть дней, и он снова придет в маленькую комнатку, чтобы сесть на маленькую скамеечку, держа в руке глиняную табличку, и будет, склонив голову, ждать, когда его хозяин решит, что пришла пора вновь обратиться к нему.