Осторожно, треножник!

В своем высокомерном монологе о «славистике» (слегка замаскированном под диалог), А. И. акцентирует, среди прочего, разницу между «знанием» и «мыслью», «артефактом» и «исполнением»:

...

«Обсуждаем феномен Гаспарова… [Б]ыло бы… странно предъявлять Гаспарову упреки в том, что он чего-то не знает. Проблема… скорее в том, что… эти люди не могут понять, что существует трещина между стратегией знания и стратегией мысли. … [М]ысль существует только в момент своего исполнения. Если человек говорит: “Да, я это знаю”… его мысль в данном случае приближается к нулю. А вот исполнить свое мысленное несогласие с какой-то мыслью другого… вся эта группа… часто оказывается не в состоянии…»;

«К субъекту здесь относятся… с высочайшим подозрением. Вот к артефактам субъекта, к тому, что можно превратить в материальное выражение,… отношение вполне научное и позитивное».

В дальнейшем, однако, А. И. оказывается вынужден – под давлением аргументации В. Руднева – расшаркаться перед «этими людьми»:

...

«Я с огромным уважением отношусь к коллегам, к их работе, их эрудиции… Гаспаров – вообще замечательный ученый…».

Позволяю себе эти длинные выдержки, потому что они ценны втройне. Прежде всего, тем, что обнаруживают не отрефлектированные философом противоречия. Ну какое может быть «огромное уважение» к «замечательному ученому», когда тот элементарно «не может понять», что к чему, и его «мысль равна нулю»?! («Вы знаете, Шура, как я уважаю Остапа Ибрагимовича, но, откровенно говоря, Бендер – осел!»)

Легче всего было бы обвинить А. И. в лицемерии, чисто, впрочем, дипломатическом, но боюсь, что А. И. сам плохо понимает различие между знанием, исполнением и мыслью. Невольное почтение к эрудиции академика с лихвой компенсируется у него сознанием превосходства над неспособностью устрашающей родительской фигуры мыслить. Основывается эта популярная оппозиция – «знает много»/«не умеет ничего» – на незнакомстве лиц, не работающих непосредственно в науке, с, как бы это выразиться попроще, стратегиями инвестигативных практик. Представлять себе «феномен Гаспарова» в виде гелертерского «тупо-позитивного наращивания знаний» – пошлость, понятная у интервьюера с улицы (или из журнала «Медведь»), но тревожно симптоматичная у философа, претендующего на идейное руководство наукой.

Гаспаров вызывает зависть коллег (как согласных, так и расходящихся с ним по существу) свежестью научной мысли – в разработке истории русского стиха, теории семантических ореолов, проблемы взаимодействия синтаксиса и метра, не говоря уже о вылазках в деконструкцию Бахтина, теорию и практику перевода и т. д. Второй отличительной особенностью его исследовательского почерка является мало ценимое за пределами научного круга тщательное фактическое подтверждение гипотез – образцовое исполнение обязанностей, накладываемых научной смелостью.

Это, конечно, не то исполнение, о котором говорит А. И. Исполнение по-гаспаровски состоит в производстве нелюбимого диалектиками эргона, результата, артефакта; исполнение по-ивановски ближе к перформансу. Во всяком случае, именно такое впечатление (интеллектуально разочаровывающее, но психотерапевтически благотворное) складывается при дистантном (дифферантном) знакомстве с печатным изложением мыслей А. И., исполненных в свое время устно (под знаком presence).

Каталог обнаруживающихся на каждом шагу противоречий и ляпов интересен и сам по себе, но еще больше – ввиду прочитывающегося за ними сюжета. Выберу несколько.

По разным поводам А. И. то и дело попрекает «этих людей» маргинальностью их занятий.

...