Осторожно, женское фэнтези!

– Будет еще лучше, – с жаром пообещал декан факультета искусств.

– Не сомневаюсь, – ответил на это заявление милорд Райхон.

Они обменялись еще парой взаимно-вежливых фраз, после чего искусники удалились, оставив нас с ректором в пустом зале.

– Тут мило, – сказала я, чтобы не молчать.

– Когда включаются иллюзии – да, – согласился маг. – Если хотите…

– Нет, не стоит тратить энергию артефактов. Посмотрю на открытии, когда будет еще лучше.

– Хорошо, – не спорил он. – Просто не знаю, чем еще вас занять. Дел у нас с вами сегодня нет.

– Я могу уйти, если не нужна.

– Нет, что вы. Я ничем не занят, и, если вы останетесь…

Будем бездельничать. Пить чай, есть шоколадные пирожные и говорить о всякой ерунде, смеяться, шутить. Было бы здорово, но я даже представить себе подобного не могла. Не с Оливером, зажатым до скрипа в тиски норм и правил.

Но можно попытаться. Предложить ему пойти в посольство? Или?..

– Сыграете что-нибудь? – я указала взглядом на пианино. – Вы обещали однажды.

– Я? – он растерянно оглянулся на инструмент. – Наверное. Но… давайте в другой раз?

– Давайте, – вздохнула я.

Иногда он позволяет себе расслабиться, поднимает забрало и показывает истинное лицо, к слову, довольно симпатичное. Но сегодня не тот день.

– Впрочем… – ректор посмотрел на мою кислую физиономию, потом – на закрытую дверь. – Почему бы не сейчас? Правда, музыкант я так себе…

Поскромничал.

Играл он великолепно – не мог иначе. Он же идеал, и все, что он делает, должно соответствовать гордому званию… Но когда зазвучала музыка, я уже не думала о таком. В конце концов, этот его талант придумала не я. Я и представить не могла грозного мастера темных материй в роли одаренного пианиста. И это было замечательно. Прекрасно, как и поднимающаяся к потолку мелодия – та самая пастушья песенка, которую он насвистывал на ключах. Но теперь к свирели пастушка добавилось эхо окружающих пастбище гор, звон ручьев, щебет птиц, протяжная песня заблудившегося в ущелье ветра… Хотелось закрыть глаза и раствориться в нарисованной звуками картине. Но тогда я не видела бы лица музыканта, его взгляда, иногда обращающегося ко мне, задумчивого и мечтательного, его пальцев, парящих над клавишами, казалось, едва касаясь их, а без этого невозможно было до конца почувствовать и понять…

Но я и так не поняла. Слишком тонко, слишком неуловимо.

Когда прозвучал последний аккорд, я еще несколько минут вслушивалась в тишину, надеясь, что меня вот-вот посетит озарение, но этого не случилось: Оливер Райхон остался для меня загадкой.

– Сыграйте еще, – попросила я.

– Нет, – он поднялся. – Теперь ваша очередь.

– Моя? – опешила я.

– Вы говорили, что учились когда-то. Не может быть, чтобы все забылось.

– Забылось, – закивала я, но меня уже усадили на стул. – Милорд, я…

– Уверен, вы вспомните.

И это будет последней каплей в наших так и не начавшихся отношениях. Издевательств над своим слухом, в отличие от хвоста, он мне не простит.

– Вы сами напросились, – предупредила я.

Учили… Чему же меня учили? Не сутулиться, не болтать ногами… Каким-то гаммам. Отец демонстративно затыкал уши, не обращая внимания на то, как мама шикает и дергает его за рукав… Это в этой жизни. В другой у нас и пианино дома не было, но был музыкальный класс в школе и добросердечная Машка, учившая всех желающих играть «Собачий вальс», а особо «одаренных» – «Лунную сонату». Еще «К Элизе»… Элизабет…

Партию правой руки я худо-бедно помнила, а попытавшись взять аккорд, сфальшивила. Дважды. Поморщилась и сыграла с самого начала только правой и лишь первые такты. Умудрилась не ошибиться, но как же это было убого!

– Элизабет…

– Знаю, это ужасно. Простите.

Я встала и закрыла крышку пианино. Погладила отполированное дерево.

– Вам не за что извиняться, – пальцы Оливера словно невзначай коснулись моих. – У вас определенно есть слух, чувство ритма… и… что-то еще… Что-то, что отличает вас от других. Магия, которая спит в вас. Ваше бессилие. Это так…

– Жалко? – выдохнула я.

– Трогательно, – с нежностью, от которой у меня перехватило дыхание, мужчина погладил меня по руке и, сжав мою ладонь, уже не думал отпускать. – Вы кажетесь такой хрупкой, что порой хочется…

Не договорив, он медленно подался ко мне, и я почувствовала его горячее дыхание на своих губах…

И наваждение схлынуло. Сердце, замершее на несколько долгих мгновений, забилось снова, быстрее и быстрее, разгоняя по венам вскипающую от злости кровь. Я резко отвернулась, и губы мужчины ткнулись мне в висок.

– Простите, милорд. Это… не то, что вы думаете.

От удивления он отпустил мою руку, и я, не теряя времени, бросилась к двери. Чем раньше уйду, тем лучше.

– Элизабет!

– Простите, – извинилась я снова.

Растерянный и обескураженный моим бегством, он был так мил, так непохож на себя обычного… И это добавило мне решимости.

Ненавижу, когда мною манипулируют! Даже из лучших побуждений. Я не знала, что сделаю, но спускать подобное не собиралась.