Осторожно: злая инквизиция!

— Да вы мне скажете, в конце концов, что происходит? — вспылив, окрысилась наконец Лидка, напоминая нам всем простую истину, что, будь ведьма хоть сто раз врачом и целительницей, она все равно ведьмой и останется.

— Скажем, — прохладно согласился Макс. — Эти женщины были убиты в вашем городе за последние десять месяцев.

— И вы… — Шипурина пошла пятнами, стиснула челюсти, успокаиваясь, а потом снова попыталась вытолкнуть из глотки слова, которыми давилась, — и вы думаете… Подозреваете… что я…

Она коротко рассмеялась и подышала открытым ртом — как будто этот смешок обжег ей небо.

— Послушайте, — с усилием взяв себя в руки, заговорила она. — Да, пять лет назад я совершила ошибку. Хотела как лучше. Но я уже понесла за это наказание и больше ничего никому не должна! А вы… то, что делаете сейчас… Это… это перебор! Это уже слишком! Я не позволю так с собой, вам ясно!?

Макс смотрел так безразлично, словно перед ним не ведьма, вскочив на ноги, тряслась от ярости, с трудом удерживаясь от соблазна размазать его чистой силой, а билась муха о стекло.

— Ясно. Я бы попросил вас не распространяться о нашем визите и теме нашего разговора.

— А то что? А? А то что? Что вы мне сделаете? Опять в Азкабан ваш гребаный посадите? Знаете что! Я имею право обсуждать что угодно — с кем посчитаю нужным, и если вы не берете с меня клятву, значит, не имеете права требовать, чтобы я заткнулась! — орала Лидка, вскочив на ноги и нависнув над инквизитором. — Ну?! И что вы мне сделаете?!

— Лид, ты как медик что предпочитаешь: чтобы язык отсох или чтобы руки скрючило? — вальяжно поинтересовалась я, практически слыша, как в голове со звоном падает планка.

— Чт… ш-ш…

— Ну язык — так язык! — покладисто согласилась я.

Инквизитор молчал, но выражение лица у него было настолько каменное, что я со стопроцентной точностью определила: не одобряет.

К сожалению, мне было на его одобрение плевать

Будет тут еще каждая овца на меня орать.

Вальяжно подошла к Лиде близко-близко и, глядя прямо в серые глаза, ждала ее реакции. Зрачки Шипуриной панически расширились, на лбу появилась испарина: язык — что, плевать на язык, но потерять руки для врача — это страшно.

Как ведьма она конечно куда опытнее меня, как иначе может быть, если здесь, в больнице, она погоняет свой дар в хвост и в гриву каждый день? И мое проклятие она, без сомнения, снимет.

Дня через четыре. Если я не додавлю.

Понаблюдав, как Лидка бьется в попытках стряхнуть мою ворожбу, постепенно осознавая, как встряла, я подвела итог:

— Пасть разевать будешь, когда научишься щиты ставить. А до тех пор: я сказала — ты услышала. Поняла?

Стиснутые зубы и сжавшиеся кулаки Шипуриной были мне ответом.

— Проклятие я сейчас сниму. Но если начнешь делать глупости — не обессудь. Как говаривала моя бабушка, «Не дури, милая! От дурости сила в землю уйти может!»

Макс, дождавшись, пока я сытой змеей отползу от бессильно злой Лидки, пошелестел бумагами, заканчивая формальности, с таким видом, будто вот-вот уйдет, и таки поймал момент, когда Шипурина расслабилась, поверив, что все закончилось:

— Да, кстати, — спросил он, уже почти вставая. — Еще один вопрос. Что стало с тем пациентом? Ради которого вы хотели провести ритуал.

— Я не знаю, брат Максим, — призналась она тоном мучимого животного.

Если бы она действительно была собакой или кошкой, мне бы сейчас стало стыдно.

— Мы ему здесь помочь не смогли, и жена организовала его перевод в область. Она и так до последнего тянула, надеясь, что я…

Макс понятливо кивнул.

— Кстати, Лидия Марковна, у вас сейчас есть пациенты, которым невозможно помочь, не прибегая к запрещенным средствам?

— Это уже второй вопрос, — Лидка огрызалась, но вяло, беззубо. — Есть, но… Я выучила урок.

— Это радует, — Макс склонил голову в едва заметном одобрительном жесте. — Но мы все же проверим.

А когда он вышел, я задержалась и спросила:

— Скажи мне, зачем ты вообще в это влезла?

— Да детей я пожалела! — эмоционально выдала Лидия Марковна. — Не хотелось их сиротам оставлять!

Забавно, но со мной она сейчас говорила куда свободнее, чем с безупречно корректным братом Максимом.

Потому что — эка невидаль, две ведьмы поцапались. Поцапались, померялись тем, что у мужиков обычно в таких случаях народной молвой сравнивается, расставили точки над «ё» — дело житейское.

А инквизитор — сила, чуждая по умолчанию и по умолчанию же враждебная.

А Шипурина между тем продолжала:

— У этого коматозника трое детей. Младшей, когда отец разбился, год был…

— Погоди, — встрепенулась я. — Какими «сиротами»? У них же мать есть!

— Ага, мать! Курица безмозглая, овца курдючная! — глаза Шипуриной полыхнули волчьей злобой. — У нее трое по лавкам сидят, а эта… — Лидка запнулась, захлебываясь ядом, будучи не в силах подобрать достойное определение «этой», — только и знала, что причитать: «Не хочу, не буду без него жить!».

Она свирепо грохотнула ящиками стола, выудила откуда-то пачку сигарет и, выщелкнув одну, закурила. У ведьмы так пригорало от собственного рассказа, что я удивилась, что ей для прикуривания понадобилась зажигалка.