Осторожный убийца

– Я еще раз хочу извиниться за тот маленький инцидент, что произошел в соборе сегодня утром, – сказал он, наливая виски. – Соблазн был слишком велик. Вы же знаете, я в первый раз обчистил вашего клиента.

– Знаю, но зачем вы взяли бриллиантовую брошь, ведь вы все равно не смогли бы ее продать.

Торрчи задержал глоток виски во рту, проглотил, просиял и кивнул.

– Хорошее шотландское виски, – заявил он. – Друзья подарили мне. Очень хорошее виски. Попробуйте!

– Вы не смогли бы продать брошь, – повторил я, – так почему вы ее взяли?

– У меня есть друг, который перепродает краденые бриллианты, – он заплатил бы мне очень хорошо.

– И сколько он дал бы за нее? Торрчи пожал плечами:

– Не знаю. В соборе было темно, я не успел рассмотреть ее как следует.

Я достал брошь из кармана и положил на стол.

– Рассмотрите сейчас.

Торрчи выпрямился на стуле, его круглое лицо застыло, а глаза так и впились в брошь.

Симона мгновенно соскочила с кушетки и подошла к столу. Она стояла позади Торрчи, почесывая бедро, и поверх его плеча разглядывала брошь.

– Дай мне лупу, – распорядился Торрчи.

Она отошла, выдвинула ящик комода, достала лупу, похожую на те, которыми пользуются часовщики, и подала ему. Он вставил лупу в глаз.

Пока он рассматривал брошь, мы молчали. Затем он передал и лупу, и брошь Симоне.

Она долго ее рассматривала, потом положила на стол и опять отошла к кушетке. С ленивой грацией кошки растянулась на кушетке и закурила новую сигарету.

– Хотите продать, синьор Дэвид? – спросил Торрчи.

– Какова ее стоимость?

– Я бы дал за нее двести тысяч лир. Симона приподнялась на кушетке и завизжала, оскалив белые зубы.

– Дурак! Она не стоит и ста тысяч! Ты с ума сошел?

Торрчи улыбнулся ей:

– Синьор Дэвид – мой хороший друг. Я не обманываю друзей. Настоящая цена – двести тысяч.

– Глупый баран! – рассердилась Симона. – Кто ее у тебя купит? Дай ему девяносто пять тысяч, если не хочешь разориться из-за своих друзей, и хватит.

– Не обращайте внимания, синьор Дэвид, она так говорит от своего дурного характера, – мягко пояснил Торрчи и, взяв в руки брошь, продолжал ее рассматривать, – на самом деле Симона вас очень любит. Не обращайте внимания. Я куплю брошь за двести тысяч лир.

Это означало, что брошь стоила по меньшей мере триста, может быть, даже четыреста тысяч!

Дрожащей рукой я взял брошь и сжал ее в кулаке.

– Синьора сама отдала вам брошь? – спросил Торрчи, пристально глядя мне в лицо.

– Нет, она забыла ее на столике, где мы обедали.

– Я знаю женщин, синьор Дэвид. Женщины не забывают таких вещей. Она подарила ее вам! У меня будут деньги сегодня в четыре часа.

– Можно купить на эти деньги паспорт? – спросил я.

Торрчи огорченно покачал головой:

– Думаю, нет, – паспорт стоит дороже чем двести тысяч, синьор Дэвид.

– Да. – Я допил виски, поставил стакан и поднялся. – Не можете ли вы одолжить мне пятьсот лир, Торрчи?

– Вы передумали продавать ее?

– Я еще не решил.

– Я даю двести тридцать тысяч. Это мое последнее предложение.

– Я уже сказал, я подумаю на этот счет. А сейчас мне нужно пятьсот лир.

Торрчи достал толстую пачку банкнотов.

– Возьмите больше. Возьмите пять тысяч. Берите.

– Пятисот достаточно.

Он пожал полными плечами и кинул пятисотенную купюру через стол.

– Если кто-нибудь предложил вам за брошь больше, чем я, пожалуйста, дайте мне знать. Предоставьте мне, так сказать, право первого выбора.

– Хорошо, – сказал я, убирая в карман и брошь, и купюру.

– Сумасшедший, дурак, обезьяна, – завизжала Симона, – ты же разоришь нас!

Провожая меня к дверям, Торрчи, перекрывая вопли Симоны, сказал:

– Она бесится потому, что хочет, чтобы я купил ей новую шляпку! У нее уже двадцать шесть шляпок, зачем ей еще одна?

– Вот уж не знаю. – Я пожал ему руку. – Я не очень-то хорошо разбираюсь в женщинах. Торрчи хитро подмигнул мне:

– Но при этом всегда получаете то, что хотите, а?

– Не всегда. – Я спустился по лестнице и вышел на залитую солнцем площадь.

Четыре мухи бесцельно бродили по потолку, а затем стали летать, с раздраженным жужжанием кружась по комнате. Затем снова устроились на потолке. Я валялся на постели и наблюдал за ними. Моя комната находилась в цокольном этаже огромного дома с меблированными комнатами позади оперного театра “Ла Скала”. В самые жаркие дни в «Ла Скала” открывались все вентиляционные отверстия, и я отчетливо мог слышать музыку и пение. Таким образом бесплатно прослушивал целые оперы. К сожалению, все очень зависело от того, в какую сторону дул ветер. Иногда он менял свое направление прямо после спектакля.

Моя комната – небольшая, но в ней было одно достоинство – она была чистой. Именно поэтому я и снял ее; меблировка скудная и бедная, а обои такого неопределенного цвета, что смотреть на них без раздражения было невозможно.

В комнате находились кровать, кресло, умывальник, лоскутный коврик и на стене, напротив кровати, очень плохая репродукция боттичеллиевской “Весны”.