Остракизм в Афинах

(31) а человек, который управляет всеми союзниками и получает с них деньги, не несет ровно никакой ответственности. Напротив, после всех этих преступлений он получил кормление в пританее и даже еще хвастает своей победой, как будто он и вправду снискал для города не бесчестье, а венок. Далее, посмотрев повнимательнее, вы найдете, что если кто-нибудь пробовал на короткое время заняться любым из тех чудачеств, которым Алкивиад предается постоянно, такой человек, как правило, губил все свое хозяйство. А Алкивиад, постоянно вытворяющий все, что связано с самыми большими издержками, увеличил свое состояние вдвое!

(32) Вы, конечно, считаете, что люди бережливые и ведущие экономный образ жизни — корыстолюбцы; это неправильное представление. Самыми постыдными корыстолюбцами являются те, кто совершает большие траты и потому нуждается во многих источниках доходов. Ваше поведение окажется в высшей степени постыдным, если вы будете с любовью относиться к человеку, который совершил свои подвиги с помощью ваших же денег. Ведь всем известно, что в свое время вы подвергли остракизму Каллия, сына Дидимия, который сам, своими силами, добился победы во всех состязаниях, где наградой победителю был венок: тогда вы не обратили на это ровно никакого внимания, а ведь Каллий добился для города такой чести собственными трудами.

(33) Вспомните также о том, какими честными и строгими в вопросах нравственности были ваши предки: они изгнали остракизмом Кимона за совершенное им бесчинство, ибо он сожительствовал с собственной сестрой. А ведь не только сам Кимон был победителем на Олимпийских играх, но и отец его Мильтиад. И все же ваши предки ничуть не посчитались с этими победами: ибо они судили Кимона не по его победам на состязаниях, а по его образу жизни.

(34) Вообще, если уж смотреть на все это дело с точки зрения происхождения каждого из нас, то я ничего общего с остракизмом не имею. Нет никого, кто смог бы указать хотя бы одного представителя нашего рода, с которым случилось бы такое несчастье. Напротив, Алкивиад более, чем кто-либо другой из афинян, связан с остракизмом. Действительно, и отец его матери Мегакл, и его дед Алкивиад — оба <дважды>[1200] подвергались изгнанию остракизмом, так что и с самим Алкивиадом не случилось бы ничего ни странного, ни необычного, если бы его постигла такая же судьба, как и его предков. Более того, он и сам не стал бы отрицать, что его предки, превосходившие других своей склонностью к бесчинствам, были по сравнению с ним людьми куда более скромными и справедливыми. Ведь никто на свете не смог бы составить такое обвинение, которое по достоинству оценило бы преступления, совершенные Алкивиадом.

(35) Я полагаю, что и тот, кто внес закон об остракизме, имел вполне определенные намерения. Он видел, что среди граждан есть такие, которые оказываются сильнее должностных лиц и законов. Поскольку от таких людей невозможно было добиться удовлетворения в частном порядке, законодатель нашел средство привлекать их к ответственности в общественном порядке с тем, чтобы таким образом защищать всех, кто терпит от них обиды. Что касается меня, то я уже четыре раза был судим всем народом, и я никому не мешал привлекать меня к суду в частном порядке. Алкивиад же, напротив, совершив такие преступления, ни разу еще не осмелился явиться на суд.

(36) К тому же он так опасен, что люди вместо того, чтобы наказать его за прошлые преступления, боятся, как бы он не совершил против них новые. Тем, кто уже испытал от него зло, лучше, по-видимому, смириться; зато ему угодно, чтобы и впредь он мог творить все, что пожелает. Как бы то ни было, афиняне, невозможно, чтобы в одно и то же время я заслуживал изгнания по остракизму и не заслуживал смертной казни, был оправдан по суду и был изгнан без суда, столько раз выходил победителем в судебных процессах и вновь считался достойным изгнания из-за тех же самых обвинений.

(37) Пожалуй, это было бы возможно, но лишь в том случае, если бы было доказано, что раньше я подвергался нападкам по незначительному поводу, или что моими обвинителями были люди ничтожные, или что врагами моими были люди вполне заурядные, а не самые сильные ораторы и политические деятели, которые уже погубили двоих из числа тех, кому были предъявлены такие же обвинения, как и мне. Итак, справедливо будет отправить в изгнание не тех, кого вы часто уже проверяли и признали ни в чем не виновными, а тех, кто не желал дать вам отчета в своей жизни.

(38) И вот что мне кажется странным: если бы кто-нибудь счел возможным вступиться за казненных и стал бы доказывать, что они погибли незаслуженно, то вы не стали бы и слушать такие речи; а если кто-нибудь вновь предъявляет те же самые обвинения людям, которые уже были оправданы, — разве не справедливо в таком случае держаться одного образа действия, как по отношению к живым, так и по отношению к мертвым?