Остраконы

А. МАКАРЕВИЧ: И подводный, и надводный мир можно считать чистым воплощением красоты. Просто подводный мир ещё меньше изгадили пока. Хотя работают над этим уже. Он на сегодняшний день лучше сохранился. И я вам хочу сказать, что я, конечно, завидую сегодняшним молодым людям, которые, заинтересовавшись этим, имеют полную возможность всё увидеть и испытать на себе. Я-то сошел с ума, когда в кинотеатрах показали первый фильм Кусто «В мире безмолвия». А было мне, наверное, лет пять с половиной. И всё, что я смог, это заставить папу и маму купить мне ласты и маску, «Комплект № 1» называется. На этом всё кончилось, потому что я прекрасно понимал, что никогда я не увижу тропических рыб, акул и китов, у меня даже акваланга никогда не будет, потому что это невозможно.

И всё сбылось спустя много-много лет. А сейчас я беру с собой человека. Он быстро, за пять дней, проходит курс молодого бойца, погружается вместе со мной и за один день видит то, к чему я шел 25 лет там или 30. Это обидно по-человечески, согласитесь.

Слушатель: Вот, я тоже говорю о красоте. Кроме того, что я актриса, я уже очень много лет преподаю в Академии театральных искусств в Санкт-Петербурге. Во-первых, мы читаем все ваши книги, связанные с тишиной, с музыкой… Всё прекрасно. Но, к сожалению, сегодняшние дети (обольщаться нельзя) и родители – они не отличают этих тонов – Баха от Моцарта, Шопена. Вы же отличаете английский язык от немецкого? Это они слышат. Музыку они практически не слышат. Не слышат родители. И вот сегодняшняя встреча – она замечательная. Но сидят люди, которые, всё-таки понимают что-то про это и знают. Есть ли какая-то возможность организовать программу, как ни странно, когда мэтры или ваши ученики не по аквалангу выходили бы к детям, да? Вот, какая-то должна быть огромная проведена в стране работа, потому что тут уже надо работать и с родителями, которым сейчас всего-то 36–40 лет, да? И с детьми.

А. МАКАРЕВИЧ: Вы абсолютно правы. Это опять цепочка, в которой нет разрыва. Дело в том, что это дети тех родителей, которые не знают и не умеют до детей донести то, что следует. Если человек сам не очень разбирается и не очень любит музыку, он не сможет сделать так, чтобы его ребёнок эту музыку полюбил, если просто ребёнок случайно вдруг Богом не поцелован. Рождаются гениальные дети, но нечасто.

Это сложнейшая задача. Мы начинаем учить детей поздно. Они сегодня, по-моему, с грудного возраста уже всё фиксируют, всё запоминают. И я не знаю, как быть с теми родителями, которые не в состоянии дать своим детям представления о красоте, потому что, вообще говоря, красота – не только искусство, не только музыка. Это, как кто-то здесь правильно сказал, ещё и красота внутри. Красота поведения, красота поступков, красота выбора пути, в конце концов.

Слушатель: Готовы ли вы, как Юрий Борисович Норштейн, например, вести для детей уроки музыки? Вот он ведёт уроки живописи для детей. А вы бы вели уроки музыки, чтобы они отличали… Я, правда, не очень верю, что Шопена от Баха дети не отличают.

А. МАКАРЕВИЧ: Я боюсь, что преподаватель – это особый талант. Это очень непростая профессия, и у меня нет какого-то очень важного качества. Я однажды на протяжении нескольких месяцев преподавал рисунок детям, больным костным туберкулёзом. Они должны были по полгода там, по году иногда лежать в достаточно трудных позах. Поэтому всё, что им было доступно, они очень ценили. И они были такой повышенной восприимчивости ко всему, что им приносят. И всё-таки я в какой-то момент себя ловил на том, что мне не хватает элементарного терпения, потому что надо уметь открыть каждую дверцу. Если меня понимают, то… А кто-то нет. Значит, с ним надо быть терпеливее. Этого качества мне не хватает.

Как говорил у нас в институте замечательный наш преподаватель рисунка: «Ну вот, вас 18 обалдуев. Вы хотите, чтобы я вас научил рисовать. Но я от силы могу научить двух. Пойдёмте пиво попьем?»

Слушатель: Вопрос у меня очень прикладной. У каждого петербуржца много любимых мест в Петербурге, но всё равно у каждого есть, поскольку город наш замечательный и самый красивый, как мы считаем. У вас есть место в Петербурге, которое вы считаете самым красивым? Просто любопытно.

А. МАКАРЕВИЧ: Первый раз меня сюда привёз отец. Мне было лет семь. Он приехал в командировку. У вас только ещё сделали вот эти жёлтые ртутные лампы, которые подсвечивали биржу, Генштаб. В Москве ещё всё было темно, тогда ещё не был ни Кремль подсвечен, ничего. А отец у меня занимался светом. И ещё были надписи «Бомбоубежище» по Невскому. И вот я ходил и восхищался, как здорово осветили центр Питера, как это красиво. Был страшный мороз. Это я запомнил на всю жизнь.