Остромов, или Ученик чародея

— Разнообразные, разнообразные, Борис Васильевич. Иной масон высоко метит, русских Англии запродать хочет. Иной попроще, дырку просверлить да и самому ушмыгнуть. А совсем простые любят деньги собирать с дураков да вещички антикварные, под предлогом реликвий. Всякие есть, у Бога всего много. Вот я и хочу понять — вы из каких же будете, Борис Васильевич?

Остромов резко поднялся.

— Милостивый государь, — сказал он спокойно, прикидывая: если драка — что ж, Варченко заплыл, но силен, во Владикавказе однажды с таким схватился по карточному делу и непременно побил бы — сыроватость, одышка, — но тот вытащил нож, разняли. — Я не намерен выслушивать прямые оскорбления Лучезарной Дельты…

— Да сядьте вы, — сказал Варченко, махнув рукою. — Сядьте. Не надо тут устраивать… свои все. Вы же лучше меня все знаете, Борис Васильич, — а? Ну чего мы тут будем комедию ломать. Нет никакого масонства, Борис Васильич, нет и никогда не было.

Остромов сел и расхохотался.

— Что же вы сразу не сказали мне, милейший Александр Валерьевич, — проговорил он сквозь донельзя натуральный захлебывающийся смех, — что желаете испытать меня по сценарию девятой ступени? Я сразу сказал бы вам, что проходил это еще в Италии…

Варченко не принял нового тона и по-прежнему мрачным восточным божком сидел на диване, уперев кулаки в колена.

— Нет никакой девятой ступени, — тяжело дыша, словно и впрямь схватившись с Остромовым, произнес он. На лбу его выступили крупные капли. — Нет никакого сценария, никакого испытания, никакого Альпануса Гентского.

— Ну уж, ну уж, насчет Альпануса, — продолжал смеяться Остромов.

— Нет и не было! — возвысил голос Варченко. — Проспер Альпанус, Борис Васильевич, это из Гофмана, про крошку Цахеса, прозванием Циннобера. А про Альпануса Гентского вы сейчас выдумали, чтобы пыль в глаза пускать.

— Так ведь это как взглянуть, Александр Валерьевич. — Остромов отсмеялся и блаженно выдохнул. — Это с какой точки посмотреть. С вашей — его нет и никогда не было, но то, что сказал мастер, обладает перформативной силой. Скажешь — и станет.

— Да-да, — кивнул Варченко. — Большой ложкой ели. Все масонство ваше, Борис Васильевич, — это собрались несколько сотен умных, как им кажется, людей и выдумали погремушку. Они друг другу этой погремушкой гремят, что, дескать, свои, и для своих всё, а чужим вот. — Он сложил дулю. — И так оно и делается, и вся демократия. А кто не свои — тот в лепешку разбейся, будь семи пядей во лбу, все равно ходишь в ярме. И вот я думаю, Борис Васильевич: ежели вы игрок — так я с вами, извольте, поиграю и даже позову в стоящее дело. А ежели вы все это всерьез — насчет посвященных, остепененных и всякой Италии, — то я вас вот так, — и Варченко сжатым кулаком с силой ударил себя по колену.

— Эхе-хе, — сказал Остромов, потягиваясь. — Вот скажите мне на милость, Александр Валерьич, отчего русский человек, достигнув в чем-нибудь первого успеха, сразу начинает вести себя так, словно он Господа Бога за бороду ухватил? Это же и причина краха всех великих начинаний. Только что-нибудь получилось, как сразу же — да я, да вас, да всех… Не замечали? Чего-то там и та-та-та слабеет живой огонь отважных предприятий. Сожру, сожру… Уж такие жрали, Александр Валерьич!

И он прошелся по комнате, небрежными упражнениями силовой гимнастики Леннерта разминая затекшие мышцы, словно никакого Варченки тут уже не было и можно было не стесняться.

— Вы, может быть, полагаете, — сказал Варченко, оскорбленный, несмотря на все усилия казаться спокойным, — что за вами уж такие люди стоят, которых и опрокинуть невозможно?

— Я бы с вами поспорил, — все так же небрежно отвечал Остромов, — и поговорил бы с вами по душам, Александр Валерьич… про людей, которые за мной стоят, про пятитысячелетнюю традицию Египта, которая опять же за мной и за нами, — он подчеркнул это «нами», словно приглашая в свидетели все прочее масонство, — но что же говорить с человеком, который смотрит в упор и говорит «нету»? Для вас нету, для нас есть, нам больше нравится, что есть. А разговаривать, да высчитывать, да кто за кем стоит… Это уж вы увольте, Александр Валерьич. У вас и степени такой нету, чтобы я с вами про это говорил.

— Ну, какая степень у меня есть — этого вам знать не нужно… — прохрипел Варченко, поднимаясь.

— Не нужно, не нужно, Александр Валерьич. Если чем могу быть полезен, всегда обращайтесь.

Многажды потом, передумывая этот разговор, спрашивал себя Остромов, можно ли было провести его иначе, — и думал, что нет, никак. Да и кто мог ждать опасности оттуда, откуда не ждали ее в это время люди куда более осведомленные? Он думал тогда про Морбуса, а какой Морбус? А если бы это был давно ожидаемый посланник из-за границы? А если бы, чем черт не шутит, сам Брюн? Он никогда не видел Брюна, и, в сущности, не было никакого Брюна. Но он крепко уже привык, что сказанное им сбывается, — русский человек в самом деле легко обольщается первым успехом.