Остроумие мира

Финансовый интендант Генриха IV Виевиль был свиреп с обращавшимися к нему. У него с течением времени установилась привычка: как только человек проговорит, обращаясь к нему, обычные слова: «Милостивый государь, я вас…» – немедленно отворачиваться и дальше не слушать. Он порешил, что коли человек говорит «я вас…», то дальше, разумеется, будет слово «прошу», а он решил просьб никаких не только не исполнять, но и вовсе не выслушивать.

Между тем Малербу надо было его за что-то поблагодарить. Поэтому он первые слова своей речи построил так: «Милостивый государь, благодарить я вас пришел…» и т. д. Это был для французского языка варварский оборот, терзавший душу такого строгого стилиста и поборника чистоты языка, каким был Малерб, но иначе Виевиль не стал бы слушать, и не было возможности его поблагодарить.

У Малерба был слуга, на содержание которого он отпускал ежесуточно шесть су – по тогдашнему времени, сумма достаточная. Когда же этот служитель вел себя нехорошо, Малерб обычно обращался к нему с такими словами:

– Друг мой, кто огорчает господина своего, тот огорчает Господа Бога; чтоб искупить такой грех, надо поститься и творить милостыню. Поэтому я из ваших шести су удержу пять и отдам их нищим от вашего имени, в искупленье вашего греха.

Однажды Малерба кто-то пригласил обедать. Тогда обедали в полдень. Малерб, подойдя к дому около одиннадцати часов утра, увидал у дверей какого-то человека в перчатках и спросил его, кто он такой.

– Я повар хозяина дома.

Малерб сейчас же повернулся и ушел домой, приговаривая:

– Чтоб я стал обедать в доме, где повар в одиннадцать часов еще не снимал перчаток? Никогда!..

В делах политики Малерб строго держался правила невмешательства. Упрекавшим же его в политическом безразличии он говорил:

– Не следует простому пассажиру вмешиваться в управление судном.

Малерб, быть может, от лености, быть может, из желания довести отделку своих стихов до совершенства, работал иногда медленно и из-за этого попадал в досадные положения. Так, он засел за оду на смерть жены президента Вердена и сидел за ней три года, так что когда она была готова, оказалось, что Верден уже успел снова жениться.

Чрезвычайно удивительна оценка поэта и его общественного значения, сделанная Малербом.

– Хороший поэт, – говорил он, – не более полезен государству, чем хороший игрок в кегли.

Правда, такого же мнения были и другие выдающиеся и даже знаменитые люди. Так, экономист Кенэ на вопрос, почитает ли он великих поэтов, отвечал:

– Да, столько же, как и великих искусников игры в бильбоке.

Ньютон говорил, что предпочитает сапожника поэту и комедианту, потому что сапожник в обществе необходим. Но ни Кенэ, ни Ньютон поэтами сами не были, а Малерб был большой поэт.

В. К. Хеда. Натюрморт с раком. Фрагмент

Однажды Малерб обедал у архиепископа руанского. После обеда поэт немедленно засел в удобное кресло и сладко заснул. Архиепископу же надо было идти совершать службу и говорить проповедь, и ему хотелось, чтобы Малерб послушал ту проповедь. Он разбудил поэта и стал звать его с собой.

– Да зачем же, ваше преосвященство, – отговаривался Малерб, – ведь я так чудесно уснул и без вашей проповеди.

Известный врач времен Генриха IV Лабросс с жаром предавался изучению астрологии. В числе почитателей его таланта был и молодой герцог Вандомский (незаконный сын Генриха). Однажды он прибежал к королю встревоженный и сообщил, что Лабросс его предупредил о великой опасности, которая ему угрожала именно в тот день.

– Лабросс, – сказал ему Генрих, – старый дурак, изучающий астрологию, а Вандом молодой дурак, который в нее верит.

Сюлли, любимый министр Генриха IV, пережил своего короля на тридцать лет. Но он очень редко появлялся при дворе, хотя Людовик XIII очень его любил и дорожил его советами. Сюлли был приверженец старины, он не хотел даже принимать новых мод и ходил в старых костюмах. Однажды Людовик XIII попросил его к себе во дворец, имея в виду с ним о чем-то посоветоваться. Новые молодые придворные без церемоний подняли министра на смех, отпускали шутки насчет его одежды, манер, его серьезного вида. Сюлли, оскорбленный этими насмешками, сказал Людовику:

– Государь, когда ваш покойный отец делал мне честь, призывая меня для беседы о серьезных и важных делах, то он при этом всегда высылал вон из комнаты всех своих шутов и забавников.

Рош де Бальи, лейб-медик Генриха IV, прославился своим предсмертным чудачеством. Когда он занемог и слег, то знал, что ему уже не подняться. Он стал звать к себе одного за другим всех своих служителей и каждому из них приказывал:

– Возьми себе то-то и то-то и сейчас же уходи из дому, ты мне больше не нужен.

Люди разобрали все его имущество и разошлись. Когда он остался, наконец, один-одинешенек во всем доме, к нему зашли его друзья врачи навестить его. Они были весьма удивлены, найдя все двери в доме открытыми настежь, а комнаты пустыми и безлюдными. Как только они вошли в комнату, где лежал умирающий, он спросил их, не видали ли они кого-нибудь из его людей. Те отвечали, что в доме никого нет, все открыто, все вынесено.