Остров

В саду росли, казалось, все местные виды плодовых деревьев, по одному дереву, и каждый месяц Гретель до оскомины наедалась каким-нибудь новым фруктом. Последним увлечением была жабутикаба: Гретель так и не поняла, на что это похоже, и каждое утро говорила: “Пойду-ка я попробую ее еще раз, вдруг пойму?” — а Ганс отвечал ей серьезно: “Да, конечно. Это твой долг, иди, мучайся!” Тень от громадного баньяна прикрывала флигель после полудня, в самые жаркие часы, но вся бухта была открыта взгляду.

Все, с кем они успели подружиться, жили тоже неподалеку: и Майкл, возивший туристов на яхте, и пара художников, Джон и Саманта, один только Карл жил недалеко от берега в своем дайв-шопе, на втором этаже. Они иногда приходили к нему в шторм, пили на балконе дайкири и смотрели на прибой, ужасаясь и радуясь. Пару раз в прошлые годы, рассказывал Карл, ураган обрывал ему ставни, лущил черепицу с крыши, волны заливали первый этаж, но тут уж такое дело — от урагана никуда не спрячешься, нет такого места на острове.

— Да, — сказала, наконец, Гретель. — Но, увы, надо идти в город. Давай собираться?

Собственно, и собирать было особо нечего — рассовали по карманам кошелек, нож, блокнот и ручку, опустили жалюзи на окнах от дневной жары, прикрыли дверь, чтобы собаки не заходили, и спустились с террасы в сад. Тропинка вывела на дорогу вниз, к порту. Миновали школу, закрытую на каникулы, футбольное поле — там трое мальчишек перекидывались мячиком, ждали, наверное, когда еще хоть кто-нибудь подойдет. Дальше справа стояла церковь, небольшая, деревянная, внутри трое негров разучивали гимн, Ганс и Гретель немножко послушали и с сожалением двинулись дальше. Прошли мимо любимой финиковой пальмы — их было совсем немного на острове, все больше кокосовые, а финиковые посадил один из приехавших в середине прошлого века французов, беглецов из Алжира. Посадил не только у себя, но и вдоль дорог, так что дети рвали финики, иногда не дожидаясь даже, когда они созреют. Пальма росла ровно на полдороге к морю, дальше все было полого, прямо и жарко — ни одного деревца, вокруг только редкие сухие кусты, где бродили местные безрогие козы.

Они проходили этот кусок побыстрее, а там уже начинался город — Бэк-стрит, где располагались парикмахерская, автомастерская, отделение полиции и всякие мелкие лавочки, работавшие крайне нерегулярно, то с утра, то под вечер. Короткие переулки соединяли ее с параллельной Фронт-стрит — набережной. На Фронт-стрит протекала основная жизнь: тут тебе и бары, и ресторанчики, и несколько магазинов, и почему-то городская библиотека. Если пройти вправо, придешь к причалам, а влево — к круглой площади, которой Фронт-стрит и заканчивалась. Там, на брусчатке, располагались торговцы сувенирами, а по вечерам играли музыканты, народ танцевал, туристы пили скверные коктейли в баре у Бена, под соломенным навесом, и договаривались с местными девушками о любви, но вяло: девушки были не ахти.

Дальше, за площадью, дорога поднималась вверх и шла над берегом, а между дорогой и морем стояли на склоне несколько крохотных пансионатов, каждый с ресторанчиком на веранде над берегом. Сверху были парадные въезды, но можно было пройти в любой ресторан по дорожке вдоль моря. Ганс и Гретель иногда заходили выпить по коктейлю, когда вдруг заводились лишние деньги. Впрочем, у них все деньги были лишними — на что их тратить? Вино и табак, иногда какой-нибудь деликатес в лавочке у Джузеппе Больцоне. Больше всего они любили “Маленький сад” — там бармен Фил смешивал что-то свое, чрезвычайно тропическое. Конечно, как он это понимал — с разными фруктами, крошеным льдом, необыкновенными ароматами, и алкоголя добавлять не забывал, в отличие от своих коллег, так что не приходилось сразу заказывать еще. И смешивал он на двоих здоровенный, тяжелый шейкер, в котором оставалась минимум одна порция. Гретель даже не отдавала ее Гансу, а следила придирчиво, чтобы он честно разливал пополам. Играл там пианист, местный немолодой негр Чарли, обыкновенно слегка подвыпивший, и играл совершенно без программы, бесконечные джазовые импровизации, а иногда, в настроении, сальсу. Тогда Гретель танцевала, ее наперебой приглашали, потому что Ганс танцором был никудышным. Гретель в шутку беспокоилась — не ревнует ли он ее. Честно говоря, она была настолько не кокетлива, что с ней редко заигрывали, да она и не расстраивалась.