Остров

Но Маноли вернулся как раз вовремя. Александрос Вандулакис намеревался в следующем году отойти от дел, и Андреасу скоро понадобится помощник, чтобы управляться с имением. Всем казалось, что будет лучше, если эту роль возьмет на себя Маноли, чем они найдут кого-нибудь на стороне. Даже если у Александроса были какие-то сомнения насчет того, готов ли его племянник всерьез взяться за дело, он предпочел отбросить их. В конце концов, Маноли был членом семьи.

Несколько месяцев Маноли жил в доме в Элунде. Там было множество комнат, которые никогда не использовались, поэтому его присутствие никого не беспокоило, но в декабре Александрос предоставил племяннику собственный дом. Маноли наслаждался вкусом семейной жизни, он чувствовал себя частью династии, от которой сам отделился на десять лет. Но дядя ожидал от племянника, что тот вскоре женится, и именно поэтому решил, что у него должен быть свой дом.

– Нужно быть большим везунчиком, чтобы найти девушку, которая согласится жить в доме, где и без того уже есть две хозяйки, – сказал он племяннику. – Поселить в доме еще и третью женщину значит искать неприятностей на свою голову.

Дом Маноли некогда принадлежал управляющему имением – это было тогда, когда Александрос еще платил чужакам за эту работу. Дом стоял в конце короткой подъездной дороги, в километре от главного дома; поскольку в нем имелись четыре спальни и просторная гостиная, считалось, что это вполне приемлемое жилище для холостяка. Но Маноли все равно постоянно появлялся в главном доме. Ему хотелось, чтобы его кормили и ухаживали за ним, как это нравилось и Александросу, и Андреасу, ведь там были две женщины, готовые этим заняться. Всем нравились его живые беседы, племянника принимали с радостью, но Александрос всегда настаивал, чтобы тот вечером возвращался к себе.

Маноли до сих пор жил в состоянии вечных перемен, порхал, как бабочка, с места на место. И где бы он ни появлялся, он всегда оставлял за собой след невыполненных обещаний. Даже в детстве Маноли всегда и все доводил до предела. Как-то раз он просто так сунул руку в огонь и сжег кожу, а в другой раз спрыгнул с самой высокой скалы на побережье Элунды и так сильно ободрал спину, что вода вокруг стала красной. В европейских столицах Маноли мог проиграться так, что снимал с себя рубашку, а потом эффектно отыгрывался. Таким уж он был. Он невольно играл в те же игры и в Элунде, только разница была в том, что здесь он был вынужден остаться. Теперь Маноли не мог упорхнуть прочь, даже если бы захотел.

К удивлению Александроса, Маноли усердно принялся за работу, хотя на нем и не лежало таких обязанностей, как на его двоюродном брате. Андреас обычно брал обед с собой в поля, чтобы не тратить время на возвращение домой, но Маноли предпочитал хотя бы на несколько часов прятаться от жестокого солнца и возвращался к обеду за обильный стол в кухне Вандулакисов. Анна ничего не имела против. Ей нравилось присутствие в дома Маноли.

Их частые встречи превратились не столько в разговоры, сколько во флирт. Маноли смешил Анну, иногда до слез. Она одобряла его поддразнивания и шутки, а глаза ее сверкали под его взглядом – всего этого было достаточно, чтобы в середине дня выгонять Маноли из оливковых рощ.

Иногда Элефтерия также бывала здесь, а не в Неаполи, она побаивалась, что племянник не слишком-то усердствует в делах имения.

– Мужчинам не следует находиться в доме посреди дня, – как-то раз сказала она Анне. – Это женская территория. А мужчины должны быть снаружи.

Анна предпочла проигнорировать неодобрительное замечание свекрови и стала с Маноли приветливее, чем прежде. На ее взгляд, их дружба освящалась родством. К тому же она не нарушала обычаев, поскольку замужняя женщина пользовалась куда большей свободой, чем одинокая, так что поначалу ни у кого не вызывало вопросов то, что Анна проводит днем часок, а то и больше со своим «двоюродным братом». Но потом кое-кто начал замечать, что Маноли появляется в доме уж слишком часто, и злые язычки начали болтать.

Той весной Маноли как-то раз задержался даже дольше обычного. Анна заметила его неосторожность и впервые содрогнулась при мысли о той опасности, какой себя подвергала. Уходя, Маноли надолго задержал ее руку в своих ладонях и поцеловал с глупыми актерскими ужимками. Анна могла бы оставить без внимания этот фривольный жест, но то, как он прижал указательный палец к центру ее ладони, заставило ее похолодеть. И что было совсем непозволительно, он коснулся ее волос. Какая-то соринка, пояснил Маноли и тут же поддразнил Анну, сказав, что она ведь сама все начала, поцеловав незнакомого человека… в волосы.