Остров

— Необходимо рискнуть, ведь кто-то должен положить начало. К счастью, никто из нас не бессмертен. Люди, которых жизнь озлобила или разочаровала, рано или поздно умирают. А возродившись, они могут благодаря новому окружению, начать сначала. Так случилось у нас, и так будет с вами.

— Да, такое может произойти, — согласился Уилл, — но при наличии водородных бомб, национализма, катастрофического роста населения вряд ли произойдет.

— Можно ли говорить наверняка, не попытавшись даже попробовать?

— Кто станет пробовать, пока мир таков, каков он теперь? А он будет таким, пока мы не попробуем изменить его к лучшему на ваш лад. Это возвращает меня к моему первоначальному вопросу. Что происходит, когда добрые, хорошие дети вдруг понимают, что даже на Пале есть много дурного?

— Мы стараемся сделать им прививку против подобных потрясений.

— Как? Причиняя им неприятности, пока они еще не выросли?

— Нет. Но заставляя увидеть реальность, давайте скажем так. Мы учим их любви и доверию, но изображаем для них мир таким, каков он есть, во всех аспектах. И потом, мы воспитываем в них чувство ответственности. Они должны понимать, что Пала — не Эдем и не Страна изобилия. Да, это довольно приятное место. Но чтобы оно сохранялось таковым, каждый должен работать и прилично себя вести. В конце концов, жизнь есть жизнь. И так повсюду. Даже здесь.

— А как насчет таких ее сторон, как змеи, от укуса которых сворачивается кровь? Я встретил их на полпути от пропасти. Вы тоже скажете: хорошие, хорошие. Однако они продолжают кусаться.

— Да, укусить они могут. Но часто ли они прибегают к своему уменью?

— Почему бы нет?

— Взгляните-ка вон туда, — предложила Шанта. Уилл обернулся и увидел, что в стене позади него находится ниша. В нише каменный Будда, в половину человеческого роста, сидит на витом цилиндрическом пьедестале, осененный плоским листом, переходящим за ним в широкий столб.

— Это уменьшенная копия, — продолжала она, — статуи Будды возле комплекса станции; вы видели эту скульптуру у пруда с лотосами.

— Великолепная скульптура, — отозвался Уилл. — И в улыбке сквозит намек на то, каким должно быть Блаженное Видение. Но при чем тут змеи?

— Взгляните пристальней.

Уилл всмотрелся еще раз.

— Не вижу ничего примечательного.

— Вглядитесь получше.

Напрягая глаза, Уилл с удивлением заметил нечто диковинное. То, что он принимал за причудливый орнамент на цилиндрическом пьедестале, оказалось огромной, свившейся в кольца змеей. А навес над сидящим Буддой оказался расправленным капюшоном огромной кобры с плоской головкой посредине.

— О Господи! — выдохнул он. — А я и не заметил. Надо же быть таким ненаблюдательным!

— Вы впервые встречаетесь с Буддой в таком окружении?

— Да, впервые. Наверное, существует какая-то легенда?

Шанта кивнула.

— Одна из моих любимых. Вы, конечно, слышали о дереве Бодхи?

— Да, конечно.

— Так вот, это не единственное дерево, под которым Гаутама достигал просветления. После дерева Бодхи он сидел семь дней под индийской смоковницей, которую еще зовут деревом козопасов. А потом он сидел под деревом Мучилинде.

— Кто был этот Мучилинде?

— Мучилинде был королем змей и богом, и потому ему было ведомо обо всем происходящем. Когда Будда уселся под деревом, король змей выполз из своего логова и потихоньку подполз: Природа почтила Мудрость. Вдруг с запада налетела сильная буря. Божественная кобра обвилась вокруг богоподобного человека, распростерла над ним свой капюшон, и семь дней, пока длилось созерцание, укрывала Татхагату от дождя и ветра. Так он сидел, размышляя, осознавая одновременно и Ясный Свет, и кольца кобры под ним, и их всецелое тождество.

— Как это непохоже на наше отношение к змеям!

— За вашим отношением стоит отношение к ним Бога: вспомните Книгу Бытия.

— «Вражду положу между тобою и между женою, и между семенем твоим и между семенем ее», — процитировал Уилл.

— Но мудрость исключает вражду. Все эти бессмысленные, бесцельные стычки меж человеком и природой, меж природой и Богом, меж плотью и духом! Мудрость убирает эти неразумные перегородки.

— И наука тоже.

— Мудрость, идя рука об руку с наукой, достигает большего.

— А что вы скажете о тотемизме, — продолжал Уилл, — о культах плодородия? В них разграничений не проводилось. Но можно ли их назвать мудростью?

— Да, хотя и примитивной, на уровне неолита. С веками люди становятся сознательней, и старые боги Тьмы уходят в прошлое. Представления меняются. Появляются боги Света, пророки, Пифагор и Зороастр, возникают джайнизм и ранний буддизм. Но прежде их появления происходят космические петушиные бои — Ормузд против Аримана, Иегова против Сатаны и Ваала, Нирвана против Самсары, видимый мир против платоновского мира идей. И, за исключением горстки тантристов, махаянистов и даоистов, и также некоторых христианских ересей, всеохватывающая драка длилась около двух тысяч лет.

— А потом? — спросил Уилл.

— А потом было положено начало современной биологии.

Уилл рассмеялся:

— Бог сказал: «Да будет Дарвин», и появились Ницше, империализм и Адольф Гитлер.