Остров

Все еще держа на руке попугая, он вышел в дверь, которая вела на кухню. Уилл передвинул свой стул, склонился вперед и стал гладить нежное тельце младенца.

– А это другой человек, – прошептала Шанта. – Хороший человек, малыш. Он очень хороший человек.

– Как бы мне хотелось, чтобы это было правдой! – сказал Уилл со смехом, в котором преобладала горечь.

– Здесь и сейчас это и есть правда. – И, склонившись еще ниже над ребенком, Шанта повторила: – Хороший, хороший человек. Он очень хороший человек.

Уилл смотрел на ее блаженно счастливое, чуть заметно улыбающееся лицо, ощущал кончиками пальцев гладкую и теплую кожу младенца. Хороший, хороший, хороший… Он тоже мог бы познать это доброе чувство, но только если бы его жизнь коренным образом отличалась от той, какой она в действительности оказалась – бессмысленной и отвратительной. И все равно не принимай «да» за окончательный ответ, даже если, как сейчас, «да» – самоочевидный факт. И он посмотрел на всю сцену снова, намеренно настроив взгляд на другую волну, настроив себя на восприятие иных ценностей, и увидел карикатуру на алтарь, расписанный Мемлингом. «Мадонна с младенцем. Собака. Павлов. Случайный паломник». И внезапно он смог почти до конца понять, внутренне ощутить, почему мистер Баху так ненавидел этих людей. Почему он так стремился (во имя Господа, разумеется) уничтожить их.

– Хороший, – все еще бормотала Шанта на ушко ребенку, – хороший, хороший, хороший.

Они были слишком хорошими – вот в чем заключалось их главное преступление. Подобное просто недопустимо. Но все же каким бесценным казалось это все! Как страстно он хотел бы стать частью их жизни! «Глупейшая сентиментальность!» – сказал он себе, но вслух повторил:

– Хороший, хороший, хороший.

Это прозвучало почти ироничным эхом ее слов.

– Но что произойдет, когда малыш немного подрастет и откроет для себя, что очень многие вещи и люди насквозь плохие, плохие, плохие?

– Дружелюбие порождает дружелюбие, – ответила она.

– У дружелюбных людей так и происходит. Но только не у жадных, не у властолюбивых, не у озлобленных и отчаявшихся. Для них доброта – признак слабости, приглашение воспользоваться ею в корыстных целях, нанести вред, безнаказанно отыграться за свои несчастья.

– Да, но этот риск необходим. Нужно же с чего-то начинать? И к счастью, человек не обладает бессмертием. Люди, которых жизнь сделала когда-то мошенниками, озлобленными грубиянами и подонками, через несколько лет вымрут. А умерших заменят те, кто был воспитан по-иному. Так произошло с нами; так может произойти и у вас.

– Это могло бы случиться чисто теоретически, – согласился он. – Но в контексте существования водородной бомбы, национализма, роста численности населения на пятьдесят миллионов человек каждый год этого почти наверняка не произойдет.

– Вы не можете этого знать, если даже не попытаетесь.

– А мы не сможем попытаться, пока мир находится в своем нынешнем состоянии. Но само собой, он так и останется в нынешнем состоянии, если мы не попытаемся. Попробуем и добьемся того же успеха, какого добились вы. Что возвращает меня к изначальному вопросу. Что будет, когда хороший, хороший, хороший обнаружит, что даже на Пале есть много плохого, плохого, плохого? Разве не переживет подросший ребенок сильнейший шок при столкновении с такими явлениями?

– Мы стараемся делать им прививки от подобного шока.

– Как? Приобщаете к неприятным вещам, пока они еще остаются юными?

– Не обязательно к неприятным. Скажем так, к реальным. Мы учим их любви и доверию, но мы открываем для них реальность, причем во всех ее аспектах. И прививаем им чувство ответственности, даем работу. Они должны понять, что Пала – это не Эдем и не Страна Кокейн[64]. Да, это действительно прекрасное место. Но оно останется таким, только если каждый будет прилежно трудиться и вести разумный образ жизни. А тем временем жизненные факты остаются жизненными фактами. Даже здесь.

– Что же вы скажете тогда о таких жизненных фактах, как те ядовитые змеи, с которыми я столкнулся, поднимаясь на скалу? Вы можете сколько угодно твердить «хорошая, хорошая, хорошая», но змея вас все равно укусит.

– Вы имеете в виду, что она может укусить. Но станет ли она это делать?

– Почему бы змеям не кусаться?

– А вы посмотрите вот туда, – сказала Шанта.

Он повернул голову и увидел, что она указывает в сторону ниши в стене у него за спиной. В нише располагалась каменная скульптура Будды, примерно в половину натуральной величины человеческого роста, изображавшая его сидящим на до странности пестром цилиндрической формы пьедестале. Сверху статую покрывало нечто вроде ромбовидного навеса, который дальше почти сливался с широкой колонной.

– Это уменьшенная копия Будды с Экспериментальной станции, – напомнила она. – Вы должны были ее заметить: огромная скульптура у пруда с лотосами.

– Да, великолепная работа скульптора, – кивнул он. – А улыбка дает вам представление, как на самом деле воспринимается видение райского блаженства. Но при чем тут змеи?

– Посмотрите еще раз.

Он посмотрел.

– Не замечаю больше ничего примечательного.