Остров

Вдалеке прозвучал какой-то непонятный глухой взрыв, будто вздохнул какой-то гигантский зверь. Было заметно как на другой стороне острова, в глубине леса, валят деревья. Сегодня, не обращая внимания на пожар, черные начали это рано, часов в пять утра.

Оттуда донесся одиночный винтовочный выстрел. Потом лопающийся грохот карабина СКС. И уже далеко — сухой треск автоматных выстрелов. Черные целыми днями бродили в лесах, в кого-то стреляли, будто вели бои с еще одной, появившейся где-то там, армией.

Взявшись за изогнутые скобы и приседая от тяжести, Мамонт носил сразу по две неподъемные мины. По одной таскать было нельзя — приходилось торопиться.

Трап прогибался под груженными мизантропами, бредущими по нему. У берега в густом тумане неясно темнел баркас. Этой ночью ему удалось пробраться сюда, к острову.

— Двигайтесь, двигайтесь! Ночь кончается, — торопил в темноте Пенелоп.

Не обращая на него внимания, Мамонт остановился, нащупал в мешке с грузом, брошенном на берегу, пачку сигарет.

"Странно, вроде до всего этого никогда не был таким заядлым курильщиком… Насколько проще это представлялось в самом начале, там, в овраге с оружием. Победа или смерть. И все. Была и победа, и смерть… И этим не закончилось, куда-то все тянется, тянется…"

На палубе кто-то, какие-то незнакомые тени, топтались, с шарканьем и скрипом волокли ящики. Даже тут, невдалеке, звуки искажались туманом.

— Самогон, интересно, есть? Привезли? — Возник голос Козюльского. — Самогон пальмовый обещали.

— Интересно ему, — прикрикнул Демьяныч. — Есть! Этого говна они не жалеют, каждый раз везут. Лучше бы боеприпаса побольше грузили, мин. Без миноискателей вот пропадаем.

В последнее время для того, чтобы продолжать жить, нужно было каждую ночь ставить мины, доставать мины, отмечать проходы, ползать в темноте в минных лабиринтах. В день, когда ушли корейцы, Демьяныч решил, что большие воронки, оставшиеся после давнего обстрела Чукигека, можно перекрыть бревнами — тогда получаться блиндажи, настоящие и ложные. Следующим утром, поленившись рубить сами, мизантропы взялись отбивать бревна у черных. Те, словно решив перейти в лесорубы, зачем-то рубили и валили деревья динамитом каждый день.

После этого было много всего: несколько раз на них кидались штурмом, были неимоверно тяжелые бревна, когда они — впятером на одно бревно — тащили их через чащу, были мины и бесконечная, неиссякаемая грязь, когда он закапывал-выкапывал их в темноте, заграждения из колючей проволоки, раскачивающиеся и звенящие ночью на ветру.

В конце концов то, что осталось от блиндажей, пришлось оставить. А Мамонту и Чукигеку, убегая от черных, — даже бросаться с обрыва в воду. Сейчас все надолго притихло: и черным, и мизантропам как будто надоела эта долгая и бесполезная стрельба, беготня по маленькому острову.

— В этом тумане — будто не в море. Будто на реке очутились, где-то на Енисее разгружаем летний завоз, — звучал где-то голос Пенелопа.

Негромко, осторожно, тарахтел двигатель стоящего судна, иногда в нем что-то звонко стукало, вздрагивал борт. После последней контузии в голове иногда закладывало, пропадал звук. Мамонт сидел на узком фанерном ящике, кажется, с новым миноискателем. Разгрузка шла медленнее, вроде бы заканчивалась.

— Ну что, все? — крикнул в темноту Мамонт.

Будто в ответ ему и все равно неожиданно с тягучим дребезгом ударил миномет; показалось, что где-то там, далеко, лопнула большая пружина. Засвистевшая мина замерла, затихла где-то высоко, потом, опять завывая, понеслась вниз, тяжело шлепнулась в воду. Сразу же, словно ее ждали, с баркаса ударил, внезапно взявшийся там, зенитный пулемет. Рваное двойное пламя с грохотом забилось в тумане. Упали сходни — оказывается, баркас отходил. Перед Мамонтом поворачивался борт, наверху согнулся матрос, он, напрягаясь, держал якорную цепь.

"Ну давай!" — прошептал Мамонт. Как-то странно, дико внутри, было наблюдать бой со стороны.

Разворачиваясь на ходу, баркас уходил в туман. Смяв в кулаке пачку сигарет, Мамонт смотрел вслед. Било уже несколько — множество уже — минометов. Безошибочно точно на палубу падали мины.

"Вот садит, вот садит!" — с досадой крякал где-то рядом Демьяныч.

Внутри возникал какой-то детский протест: у негодяев, у врагов не должно ничего получаться. Они не должны побеждать.

Описав дугу, баркас остановился и вспыхнул. На палубе засуетились фигурки в комбинезонах, там загремели ведрами, каким-то железом, в тумане, будто совсем рядом, шипел заливаемый огонь.

Минометный огонь почему-то стал реже, в ответ на каждую мину с баркаса гулко бил пулемет. Потом его стрельба стала непрерывной, с обратного черным борта поползли матросы: спускались, — вроде бы по трапам и линям, — некоторые сразу прыгали в воду. Темные головы плывущих медленно приближались к берегу. Навстречу им треснул выстрел из карабина, мелькнуло несколько темных фигур, сразу исчезнувших, когда огонь переместился в их сторону.

— Не кури! — возник в темноте голос Демьяныча.