Остров

"На весь остров одно единственное яйцо, — В ту же кружку с яйцом, в воду — кофейные ягоды, цветы и веточки ванили. — Кофезаменитель. Или экзотический соус к моему миниужину."

Давно приобретенный опыт: чем примитивнее становится жизнь, тем большее значение в ней занимает еда.

Когда он погасил примус, оказалось, что вокруг полная темнота, какая бывает только ночью в лесу. Он остался слепым в абсолютном мраке, как будто навсегда. На ощупь облупил обжигающе горячее яйцо, такое маленькое. Вслед — горькое пойло из кружки. Нормопаек.

В темноте плавно исчезала малиновая геометрическая фигура, — медленно остывала раскаленная проволочная подставка над примусом. Достаточно отвернуться, и возникает вечная черная пустота, непроницаемый для глаз мрак. Оказывается, он — в чужом незнакомом мире. Здесь не было ничего. Остались только мысли в голове и сладковатый чад керосина. Все, что когда-то было вокруг, переместилось внутрь его.

"Может также в загробмире: ничего нет, только мысли?.. Устал быть слепым. Когда же свет?"

После кофезаменителя еще сильнее захотелось спать, усталость колом торчала в спине. Но ни лечь ни сесть было некуда, он стоял, ожидая возвращения зрения, утра.

"Зачем мне теперь утро?"

Другой берег: сегодня, в ясную погоду, — горсть белых кубиков на желтом склоне. Треугольники парусов, геометрически правильные, расчерченные цветными полосами — будто нарисованы на фоне остального пестрого мира. Ближе к острову, — уже привычный всем, миноносец. Шлюпка медленно, будто шагами, ползла между ним и этим берегом. Постепенно стало понятно, что она двигается к миноносцу, отходит от берега. Значит, караульные там внизу, в Шанхае только что сменились.

Кажется, он специально забрался сюда повыше, чтобы наблюдать суету черных за укреплениями. Суеты уже не было. Спрятавшись среди мясистых тропических листьев, он смотрел в свою подзорную трубу на пустые обугленные развалины. Наблюдал.

"Убогое развлечение. И не может быть весело на необитаемом острове. Внезапно закончились все дела."

Еще недавно жизнь там, среди развалин, кипела активнее, а черных было больше. Вроде бы даже они, непонятно зачем, продолжали достраивать, брошенные корейцами, укрепления, а может просто уносили оттуда стройматериалы: таскали какие-то доски, полыхали и трещали электросваркой. По ночам лес перед укреплениями освещали прожекторами, из бетонных бункеров постоянно стреляли наугад. Будто боялись нападение его, одинокого Мамонта.

Сейчас все успокоилось, похоже, черных вообще не осталось на острове, только пост из двух человек- там, в развалинах. Один раз в день на шлюпке приходила смена. В джунглях, вовне укреплений, никто не появлялся. Остров, как в старые времена, снова стал необитаемым.

"Хоть опять домик строй. Полное спокойствие."

На пустом острове остатки Шанхая, единственная деталь цивилизации, теперь были последним зрелищем. На них Мамонт, замазав сажей стекло подзорной трубы, чтобы не блестеть им на солнце, постоянно глазел отсюда, с горы. Сегодня смотреть было неинтересно, не на что.

"Закрыватель островов", — пробормотал он. Теперь он так размышлял вслух: разговаривал сам с собой, а иногда с воображаемыми собеседниками, с покойными друзьями, с Аркадием. В последнее время иногда с удивлением ловил себя на том, что чему-то смеется, потом вспоминал, что мысленно беседовал с кем-то.

"Брожу, как алкаш, который надеется, что где-то нальют. Только мне на выпивку надеяться совсем не приходится. На закуску только иногда…" Он, не торопясь, — торопиться было некуда — спускался к берегу моря. Целыми днями он бродил по острову, когда находил что-то съедобное, на ходу съедал. Пробовал даже есть каких-то насекомых. Так жило каждое животное на острове, в том числе Мамонт.

"Иллюзия жизни, — пожаловался он воображаемому Аркадию. Тот не ответил. — Хотя положение уже не катастрофическое, а просто плохое. Но лучше не задумываться ни о чем, чего мне последние мозги корежить. Теперь осталось одно — максимально безболезненно дожить жизнь."

Жизнь затихала и сегодня, кажется, затихла совсем. Что-то шлепнулось невдалеке. Оказалось, что обезьяна спрыгнула с дерева и теперь неуклюже, будто отвыкнув ходить по земле, ковыляет в глубину леса.

Мамонт подумал, что давно не видел обезьян, они будто исчезли в начале всей этой пальбы. Будто сразу погибли или каким-то образом сбежали с острова. Эмигрировали.

"Ладно, иди. Хоть эта не выдаст… Я и сам веду образ жизни обезьяны. Теперь понятно почему такие как я на необитаемых островах дичают и сходят с ума. Ум при такой жизни не нужен. Одежда износится, останусь голый. Обезьяна в резиновых сапогах."

— Что одежа, людей сколько поизносилось, — упрекнул он сам себя, опять по приобретенной привычке вслух спорить сам с собой.

— Эволюционирую наоборот, — продолжил дальше. — Спускаюсь по эволюционной лестнице. Скоро и слово такое забуду.

— А что человек? Не более чем царь зверей. А то вообразили себе!..

— Это точно, а я, наверное, веду происхождение от грызунов. Защищаюсь, убегая и прячась.