Остров без пальм

Вообще-то это мы только так называли: «скалы», — каких-то особенных скал здесь не водилось. Вполне заурядный берег — скучный, без единой пальмы, без единого кактуса, плоский, как поднос. И все-таки время от времени я сюда наведывалась. Наверное, для более полного восприятия мира. Тут не было затонувших кораблей, сюда редко заплывали дельфины, зато в песчаных дюнах скапливались отходы стекольного завода, а под слепленные из гофрированного железа навесы ежедневно стягивались отдыхающие с ближайшего курорта — с лежаками и забитыми едой сумками, с надувными матрасами и магнитолами. Что именно их привлекало на этом побережье, оставалось для меня загадкой. На своем родном берегу я могла уединиться, могла даже догола раздеться — никто бы меня не увидел. И плавала я, не боясь камней и скал, иногда почти засыпала на спине. Здесь же в пятистах метрах от берега красовалась цепь подводных зубьев. О них, говорят, и лодки рыбацкие разбивались. Правда, судя по рассказам тех же рыбаков, рыба здесь клевала отменно, но я-то к ловле морских обитателей всегда относилась отрицательно.

Тем не менее сразу после разговора с отцом я приехала сюда. Может, хотела развеяться посторонними картинками, послушать людской треп, отвлечься. Как ни крути, стояла всего-навсего середина июля, и впереди меня поджидало до омерзения тоскливое время. Это было странно и жутко, но впервые в жизни, я ненавидела свои каникулы — скучные и бесконечно долгие.

От одного из туристов я слышала однажды, что жить у моря и радоваться ему невозможно. Он даже жалел нас всех — этот приехавший с далеких равнин. Вроде как они понимали, что это за счастье и радость — наслаждаться морем, а мы — нет. В чем-то он был прав, но я тогда жутко с ним поцапалась. Потому что безумно любила свою маленькую прибрежную родину — лишенную гор и вечно залитую солнцем, с тремя непохожими пляжами и синим, удивительно ровным горизонтом.

Вы скажете: все любят свою родину, но моя любовь все-таки была втрое и вчетверо сильнее. Потому что я знала: дни ее сочтены, и очень скоро она просто-напросто исчезнет. Когда с чем-то прощаешься навсегда, любишь гораздо острее. То же самое происходило со мною. Курортные новостройки, дороги и подпоясанные оградами крепости-коттеджи теснили береговую полосу, сминали бульдозерным ковшом старенькие хибары и вольные тополя. Это походило на нашествие, однако никто не мог ничего поделать. Там, где ютилась миндальная рощица и где я успела в малышовые годы поиграть в прятки, теперь грузно теснились девятиэтажные кубы курортного комплекса. А за Змеиными холмами, куда погружалось вечернее солнце и где некогда сонно дремало село Степное, теперь раскинулась паутина улиц, ровно и скучно чертивших мир на частные особняки с непременными гаражами, бассейнами и саунами. Холмы, кстати, тоже исчезали на глазах, изо дня в день их срывали те же бульдозеры.

Обгоняя время, я иногда спрашивала себя, что будет, когда каменные многоэтажные громады вплотную подойдут к воде, загромоздят все видимое пространство? Неужели заставят море отступить вглубь? Но такое даже сложно было себе представить. Хотелось немедленно проснуться. Или наоборот — крепко-накрепко уснуть…

Остановив велосипед на возвышенности, я измерила взглядом расстояние до наступающих каменных громад. За минувший год пляж сократился чуть ли не втрое. Сердце мое сжалось. Оно понимало, что за этим пляжем придет черед и моих диких побережий.

Впервые я ощутила жгучую обиду — на судьбу, на природу, на всех людей сразу. Потому что это было вдвойне несправедливо. Вслед за мамой и Глебом у меня отнимали мою родину…

В этот день я больше не плавала и не купалась. Так и бродила между лежаков и песочных рукодельных холмиков. Гулко стучал мяч, — кто-то играл в волейбол, на скатертях отдыхающие кромсали ножами колбасу, помидоры, хрустели огурцами. Особенно больно было смотреть на веселящиеся семьи. Возле одной из них — с маленьким мальчиком и девочкой постарше — я проторчала дольше всего. А стоило им начать собираться, как расхотелось оставаться на пляже и мне.

Возвратившись домой, я первым делом вынесла на террасу вазу, водрузила ее на стол. Солнце словно нарочно спряталось за набежавшими тучками, ваза не переливалась и не сияла. Это был приговор. Безжалостный и окончательный. Я хотела снять с руки и сердоликовый браслетик, но передумала. Все-таки он был уже мой, и рука к нему привыкла. Другое дело — чертова ваза! Взяв тяжеленную посудину в руки, я вынесла ее в сад и с силой ударила о стальной водопровод. Грохнуло так, что уши заложило. Осколков получилось сотни три — не меньше. Словно напроказивший мальчуган, солнце выглянуло из-за туч, и в его свете осколки вдруг превратились в маленькие бриллианты. Но мне было уже все равно. Я снова уходила из дома.