Остров без тайн

- Рассуди, Пётр, вот какую историю. На заводе было, в нашем цехе. Работают у нас два брата, токари. Хорошие ребята, комсомольцы. Вместе ремесленное кончили, вместе рекорды ставили, вместе в клуб ходили. Только однажды на собрании младший брат, Михаил, берёт слово и говорит: «Я на Павла (это старшего так зовут) должен заявление сделать. Не хочет он в вечернем техникуме учиться. Убеждал я его, убеждал, а он своё: потом, говорит, успею. Считаю, что неправильно Павел поступает, не по-комсомольски, а как лодырь». Сильно брата ругал. Ну, другие его поддержали, и собрание вынесло такое решение: обязать Павла продолжать учёбу. Сильно Павел на брата рассердился, даже в другую комнату в общежитии переехал. Его спрашивают: «Ты что это?». А он: «Никогда брательнику не прощу, что на весь завод меня осрамил»… Вот так поссорился он с братом, а учиться всё же стал: решение собрания для комсомольца - закон… Нынче техникум кончает, мастером будет работать. И теперь брагу большое спасибо говорит… Вот ты и рассуди: молчать должен был Михаил, раз он Павлу такой близкий человек, или не молчать? Прав он, что выступил на собрании, или неправ?

- Ну, тут дело серьёзное. Тут надо было выступить.

- В этом случае надо было?

- Надо.

- А если бы Павел, скажем, трудовую дисциплину нарушал, если бы он во время работы другим, посто-ронним делом занялся, как ты думаешь, выступил бы Михаил против этого на собрании?

- Михаил? - Петя поднёс было ко рту палец, чтобы погрызть ноготь, но грызть не стал, а сделал вид, что смахнул с губы соринку.- Наверное, выступил бы.

- Совершенно точно говоришь! - Борис взял веточку и решительно зачеркнул оба минуса справа. А слева оставил.- Правильно я сделал? - Он в упор поглядел на Петю.

- Слева - это значит я?

- Слева - это ты.

- Тогда правильно,- тихо сказал Петя и опустил голову.

- Ты не вешай котелок на крючок. Подожди. Историю мы эту ещё не до конца обсудили. Дальше, скажи, что делать? Кто из братьев, по-твоему, мириться начал? Павел или Михаил?

- Павел должен…- И Петя уронил голову ещё ниже.

- Значит?..

Петя молчал, чуть отвернув лицо в сторону. Потом он поднял голову, вскинул ресницы и сказал твёрдо:

- Помирюсь.

Своей большой и сильной ладонью Борис накрыл опёршиеся о скамейку худые, чуть подрагивающие пальцы Пети и легонько стиснул их:

- Договорились?

Петя глянул в широкоскулое простое лицо Бориса, кивнул головой и тихо, почти шепотом, сказал:

- Ага…

- Ну, иди.

- А к ребятам, на остров - нельзя?

- Пока не помиришься, на остров тебе вход запрещён. Иди. И не забудь ещё ногти подстричь.

И Петя пошёл. Он пошёл прямо к изолятору.

Изолятор - это отдельный домик, где лагерный врач принимает больных и где для больных есть специальная комната. Там лежал Ваня.

Петя подошёл к окну палаты. Створки его были раскрыты, но всё окно затягивал большой кусок марли. Петя прильнул к нему и увидел в комнате три белых кровати. Две пустые, а на третьей - Ваня. Он лежал на боку, прикрывшись простынёй. Перед ним была раскрытая книга, но Ваня, подперев голову рукой, смотрел мимо её страниц. Он о чём-то думал.

- Вань, - тихонько позвал Петя.

Ваня быстро повернул голову, лицо его засветилось, словно на него упал луч, но сразу же потухло и сделалось строгим, - луч соскользнул куда-то в сторону.

- Вань! - повторил Петя уже громче. - Ты что, лежишь?

- Лежу.

Петя промолчал.

- Читаешь?

- Читаю.

- Книжка интересная?

- Интересная.

Петя ещё помолчал, потом выпалил:

- А давай помиримся.

- Что? - спросил Ваня, будто не понял, а на самом деле просто ещё не сообразил - что ответить.

- Давай, говорю, помиримся. Ты на меня не сердись. Я понимаю, что я виноват, и вот… пришёл. Давай снова дружить. А?

Ваня насупился, весь как-то съёжился, а у губ легла тоненькая горестная складка. Вдруг он резко перевернулся на другой бок, натянул простыню на голову и уже из-под неё сказал глухо:

- Мне сейчас некогда разговаривать. Я сейчас спать буду.

Петя вздохнул.

- Не хочешь? - Он задумался, и ему почему-то стало жалко себя. А на Ваню он снова начал сердиться. - Не хочешь?.. Ну, как хочешь! - Петя тряхнул головой и, оглядываясь: не видал ли его кто-нибудь, пошёл от изолятора.

А потом он долго бродил по лагерю, и его длинная фигура выражала уныние и печаль, и этого уныния не могли скрасить ни новые трусы, ни сиреневая необычно чистая майка.

Как это сказала Сончик? «Очень нехорошо!» Совсем плохо, Сончик, совсем плохо!..