Остров Безымянный

…Однако, до чего же правильно наши предки назвали вечернюю зарю закатом – солнышко и в самом деле закатилось, как горошинка, за горизонт. Я был благодарен закату. Он помог мне упорядочить события последних дней, взбудоражившие и перевернувшие сознание. Помог понять нечто важное про себя: что не желаю я иметь никакого отношения к «креативному классу» и, тем более, «аристократам нового времени». Что на самом деле принадлежу к тем, кого Илья Сергеевич называет коллективистами. А причина метаний души проистекает из того, что до сих пор я ломал и насиловал свою природу, стараясь выработать в себе индивидуалистические наклонности.

Вадим прав в одном: жители Острова остались в двадцатом веке и никак не желают признавать реалии нынешнего времени. Да вот только неожиданно оказалось, что и мне люди и нравы прошлого века ближе, чем ценности рынка и все связанные с ним свободы. И моё место не в сегодняшнем душном мире индивидуализма, а в том, который сохранился в моей памяти и навсегда остался в веке двадцатом. Там я был среди своих – среди людей, близких мне по мировосприятию, с тем же отношением к жизни, родных не по крови, а по духу. Мне с ними было нечего делить. Тогда люди помогали друг другу не потому, что это было им выгодно, а по велению души. Именно там, в том времени, мне было тепло и спокойно на душе.

Над горизонтом окончательно погасли последние багровые отблески. Я мысленно попрощался до утра с солнцем и твёрдым шагом направился к посёлку. Я знал не только куда иду, но и к кому.

…В фойе клуба было тихо. Это означало, что сегодня опять читают книгу. Так оно и оказалось: полутёмный актовый зал был забит народом. Войдя, я непроизвольно задержал дыхание, чтобы ненароком не нарушить царящую в зале тишину.

На сцене в круге света, излучаемого керосиновой лампой, склонившись над книгой, сидела Полина. Вытянув шею и сузив для зоркости глаза, я всматривался в её лицо, стараясь понять, чем же она меня так привлекает? Точно, что не красотой: Полине, честно говоря, далеко до фотомодели. Да и не нужна мне никакая «модель». Со временем у меня изменилось отношение к женской красоте, причём общение с Викой этому изрядно поспособствовало. В юности красивые девушки просто сводили меня с ума. Рядом с ними я становился совсем другим человеком, из суховатого скептика превращаясь в восторженного воздыхателя. Стук сердца раздавался в ушах настолько громко, что его должны были слышать окружающие, мозги «клинило», я впадал в ступор и не мог выдавить из себя простейшую фразу. Я терял способность к критическому мышлению и потому был готов прощать красавицам всё, не замечая нравственных изъянов, не говоря уж об интеллектуальных. Яркая внешность девушки была главным, что влекло меня к ней, затмевая в сознании и очевидные её недостатки, и скрытые пороки.

Ситуация стала меняться, когда по телевидению стали показывать модные дефиле. По подиуму вихляющей походкой проходили вроде как писаные красавицы, они принимали красивые позы, большинство из которых сопровождалось выпячиванием филейной части. Я понимал, что должен ими восхищаться, а они между тем никаких эмоций не вызывали! Сначала я ничего не понял, даже пытался уговаривать себя: «Смотри, какие красивые женщины!», но всё было бесполезно – эти дамы не производили на меня никакого впечатления, несмотря на их общепризнанную красоту.

В конце концов я разобрался, в чём дело: у моделей были абсолютно пустые, «стеклянные» глаза, а их лица ничего не выражали. (Впрочем, может быть, так и задумано, чтобы не отвлекать внимания от нарядов?). Эти девушки на подиуме выглядели абсолютно неживыми. Они такие же безжизненные и холодные, как кукла Барби. Дизайнеры придали этой игрушке черты, соответствующие сложившимся представлениям об идеальной красоте, но разве может хоть одного мужчину возбудить целлулоидная кукла?

С тех пор я понял, что женская привлекательность не сводится к правильным чертам лица и хорошей фигуре. Личность женщины куда важнее её лица – к внешности привыкаешь, и через какое-то время она перестаёт будоражить кровь, а вот душевные качества – это навсегда. Поэтому многие красивые женщины оставляют меня совершенно равнодушным. Я оцениваю их внешние достоинства так же, как красоту античных статуй или женских персонажей на старинных картинах – сугубо рационально, пропуская информацию через мозг, а не через сердце. И наоборот, я могу тайком долго любоваться простым лицом случайно встреченной девушки, увидев в нём скромность, чистоту мыслей и доброту души. Частенько ловлю себя на том, что, глядя на такие лица, начинаю непроизвольно улыбаться.