Остров Буян

Каждый раз, когда заходил в свечной чулан, Томила теперь разговаривал с Истомой, спрашивая его мнения о городских делах. Захарка, Кузя и даже Иванка с удивлением глядели на их дружбу. Сумрачный нелюдим, неграмотный Истома и грамотей Томила — что было общего между ними!

С тех пор как звонарь был посвящен Томилой в тайный замысел, в сердце его загорелся огонь. Не свойственные прежде его душе мечтания роились перед распаленным воображением наяву и во сне. Ему уже представлялось восстание городов и великая земская рать, как море разлившаяся по Руси за народную правду. Он слышал могучие, как медные трубы, голоса, поднимающие народ на восстание против бояр и богатых. А впереди народа всегда на белом коне представлялся ему то старичок монах, умерший за кружкой в кабаке, то молодой разудалый Кудекуша в красной рубахе с засученными рукавами, богатырь и красавец.

Наблюдая отца, Иванка видел в нем новое: отец стал прямее и словно выше, молодыми и горящими стали суровые глаза. Он был еще молчаливее, чем раньше, но теперь это была уже не угрюмость, а скорее, торжественность, которую он словно опасался нарушить. Бабке не приходилось уже посылать его к Земской избе на площадь. Он ходил туда сам каждый день, но ничего не рассказывал дома. Когда, возвратясь домой с площади, он в рассеянности садился к столу, забыв помолиться, бабка не решалась ему сказать, как бывало раньше: «Басурман, оксти лоб-то прежде!» Молча моргнув и сжав губы, клала она ему ложку и, пока он был дома, не болтала о рыночных слухах и домашних пустых новостишках.

Однажды после еды Истома в забывчивости не взял своих костылей и шагнул без них от стола.

— Бачка, ты ли то? — радостно закричал Иванка.

— Бачка без клюшек! Бачка без клюшек! — восторженно зашумел Федюшка.

Груня всплеснула руками, опустилась к столу на скамью и заплакала радостными слезами.

Бабка, умильно глядя в лицо Истомы, крестилась, как на икону.

— Чего вы, чего?.. — в смущении пробормотал звонарь. — Не все быть калекой.

Он возвратился и взял костыли, все еще не решаясь остаться сразу без них.

…Дней десять во Всегородней земской избе шли споры и перекоры меж выборными. Наконец челобитье к царю было все же составлено. Сполошный колокол снова созвал народ к Рыбницкой башне на площадь для избрания посланцев в Москву с челобитьем. Выбирали порознь «от всяких званий» — от дворян, от больших, середних, меньших посадских, от стрельцов, казаков, от попов и монахов.

Когда избрание челобитчиков было закончено и народ расходился с площади, стоявший в толпе Истома увидел Гаврилу-хлебника, Прохора Козу с приятелем — стрелецким десятником Максимом Ягой — и Томилу.

— Томила Иваныч! — не по-бывалому смело и громко позвал Истома.

— Здоров, звонарь! — отозвался Томила.

— Не скачи-ка! Мне так не угнаться, постой!

Томила отстал от спутников.

— Кого же обрали к царю-то, Томила Иваныч! — с горечью воскликнул Истома. — Невесть кого: конокрада-барышника Никифорку Снякина! Уж этот посол наворочает дела в Москве: до царя с челобитьем дойдет ли, а коней у московских людей покрадет — голову про заклад!

— Миром выбрали, — возразил летописец.

— Тьфу ты, миром! Да нешто так выбирают! По мирскому делу такие ли люди надобны! Ни единого человека доброго не обрали!..

— Идем-ка, что ль, с нами, Истома. Посидим, потолкуем, — позвал Томила. — Максим вина принесет, а в закуску груздочки.

…Гаврила и Прохор удивленно взглянули на нового гостя Томилы.

— К винцу и пьяница! — подмигнул Истоме Прохор.

— А мне его хоть не будь! Без вина, вишь, хмелен! — возразил Истома.

Максим Яга разливал по стаканам водку.

— Слышьте, братцы, пить пей, да дело разумей! Чего же ныне деять? Челобитчики выбраны никудышны людишки: глянь туды, глянь сюды — ни единого нет, чтобы тайное дело наше ему поверить, — сказал Томила. — Кому же теперь дать послания наши? Как мыслишь, Левонтьич?

Хлебник крякнул, поставил пустой стакан и черпнул из блюда грибов.

— Попадья успенская, что ли, тебя полюбила, Иваныч! Экие грузди! Окроме нее, нигде не едал таких, — сказал он.

— Груздочки на славу! — поддержал и Коза.

— Знать, грамота и в грибах тоже надобна, — вставил словечко Яга.

Истома смолчал. Поставив пустую кружку на стол, он забыл закусить и хмуро поглядывал на собутыльников.

— Истома, а ты что же груздей! — угощал хозяин.

— Грустей да печалей всю жизнь довольно. Радостей человеку мало, — сказал звонарь. — Как же земское дело теперь, Томила Иваныч?

— Сам видишь, люди не те.

— Устрашился, стало? Так что же ты, человек еси али рак, что задом попятился! — внезапно напал Истома.

Постучались в ворота.

— Кого-то бог дал!

Томила вышел. Возвратился в избу с одним из только что выбранных челобитчиков — Савелием-рыбником.

— Вот и Савося под чарку! — приветливо воскликнул Яга.

— Ох, братцы, без чарки мне жарко! — сказал с сокрушением рыбник, подсаживаясь к столу.

— Что так? Народ тебе честь оказал, а ты экой жаленушкой ходишь! — усмехнулся Гаврила. — Трахни-ка поставушку да расскажи, что стряслось.

Рыбник выпил, скользнул взглядом по столу, закусил.

— Назвался груздем — полезай в пузо! — с невеселой шуткой сказал он.