Остров Буян

Иванка взглянул на Якуню и громко захохотал. Он понял: Якуня говорил о его сестре Груне. Для Иванки она была еще девочка — ей едва пошел шестнадцатый год, ан оказалось, что у нее уже нашелся жених!..

Придя домой, Иванка новыми глазами поглядел на сестру. И впрямь она стала не хуже Аленки. Экая чернавка была, а возросла какая! Острая лисья мордочка, синие глаза, а бровь черная, густая… И станом стройна…

Иванка начал невольно следить за сестрой и приметил в ней много такого, чего не видел раньше: была она тихая и потому незаметна в доме, ходила неслышно, как чудесница какая-то, умеющая угадывать помыслы людей.

Уже не бабкой Аришей, а Груней держался дом, только бабка ворчала и гремела ухватом, а Груня делала все неслышно: всех напоит, накормит, поштопает, затопит печь, занавесит окна — и все неслышно… Говорила она тихо, словно смущаясь, но глаз не опускала — темные синие глаза ее были всегда широко открыты… Ее бывало слышно только тогда, когда она пела, но сразу нельзя было сказать — поет она или нет: просто делалось хорошо на сердце и уже потом, если подумать, откуда идет тепло, можно было понять, что тепло от песни… Песни ее были все грустные, задушевные, и голосок негромкий и нежный…

«Так вот какая полюбилась Якуне, — подумал Иванка. — Веселый, а девушку полюбил тихую…» У Иванки явилось жаркое желание поженить Якуню и Груню. «Пусть радуются!»

— Жених тебе кланяется, — сказал Иванка сестре.

— Что за жених? — небрежно спросила она.

— Якунька.

— Крикун, — снисходительно, как взрослая, улыбнулась она.

— Крикун, — подтвердил с улыбкой Иванка. — Люблю я его! — добавил он не без хитрости, вызывая сестру на ответ.

— А я не люблю. Трещит без умолку, да без толку.

— Сватать хочет тебя.

Она покраснела.

— Бякаешь зря! — сказала она сердито, нахмуря бровки.

И Иванка прекратил разговор, не желая ее смущать.

Глава двадцать первая

1

Томила сидел за столом, загородив свет воскового огарка и поскрипывая пером. Изредка, глядя на пламя, он задумывался над словом, и тогда до слуха его долетало все множество звуков, слагавших ночную тишину: шуршание тараканов, лай собак по дворам, крики котов, сонное и редкое дыхание Иванки и шаги за окном. Вот, бряцая оружием, прошел стрелецкий дозор, вот какой-то случайный ночной прохожий… Томила прислушался. За окном послышались голоса: кто-то тихо заговорил. Томила наскоро сунул исписанные листки под стол и скинул дверной крюк. В сторожку вошел старичок нищий и с лукавым смехом обратился к нему:

— Не признал?!

— Отец Яков! — воскликнул подьячий, узнав в старике соседа, попа с Болота. — Чего-то ты? Маслена миновала.

— Маслена миновала, а я и ряжусь, — с усмешкой сказал старик. — Владыки страшусь — в одночасье в подвал засадит, коли проведает, а дело к тебе безотменное: завтра царские именины, голубчик, — сказал ряженый поп, приблизясь.

— Мне что?! Ко двору на пирог не звали! — усмехнулся Томила.

— А ты слушай: земские старосты Подрез да Менщиков после обедни пойдут ко владыке, станут его просить отслужить молебен о здравии царевом на площади.

— Что ж, в церкви крыша худая аль места мало?

— Чают весь город собрать к молебну, да хочет владыка усовестить горожан, чтоб повинное челобитье в Москву бы послали да тебя с Гаврилой схватили…

— Кто ж его станет слушать? — сказал Томила, уверенный в том, что разговор о повинной в городе не найдет поддержки.

— Стрельцы приказа Чалеева станут — сговорено… Большие посадские станут, а там и пойдет… Да ты слушай — за тем ведь ночью к тебе прилез: попов будет много, попы станут в одно с владыкой. Он ныне двоих попов засадил за то, что стояли у караула с посадскими для береженья немца… при моих глазах их в подвал потащили…

Поп придвинулся к самому уху Томилы и зашептал:

— Владыка стрельцов скоро ждет с Новагорода от воеводы. Митрополита просил с увещаньем приехать, и тот-де тоже к нам едет…

Томила растерялся. Заговор Макария с земскими старостами был неожиданным. Что можно сделать за ночь? Бежать на площадь сейчас же, ударить сполох? Напугаешь ночью народ — может статься и хуже: устрашатся прихода иногородних стрельцов и отступятся сами…

Только что из-под пера Томилы лились слова уверенности в победе: «Чаю, встают уже города. Сердцу бы крылья — птахой летел бы по городам зрети восстание их на неправды бояр. Может, в самый сей час и ударил медью сполох в Твери да Калуге, а может, огнем горят в Москве боярские дома в эту ночь…» И вдруг, вместо восстаний по городам, приходилось ждать нападения на себя…

— Чего ж теперь делать? — в растерянности вслух произнес Томила.

— Томила Иваныч, — раздался шепот с полатей, где спал Иванка, — хошь, я побегу к стрельцам новых приказов да их всех на владыку взбулгачу?!

— Не дерзнут на владыку, — ответил поп. — Божьим слугой его почитают. Тебе кто поверит, младеня?..

В ставень ударили с улицы тревожно и громко. Ряженый поп с неожиданной живостью выскочил за дверь во двор. Томила скользнул за печь.

— Кого надо? — спросил через ставень Иванка.

— Томилу Слепого, — откликнулся голос снаружи.