Но в этот самый миг, без указа земских старост, с площади вскрикнул сполошный колокол и залился тревожным зовущим воем.
— Не приступ ли на стенах?! — воскликнул Томила, выскакивая из избы.
Пахомий, Иванка, гурьба крестьян — все выбежали на крыльцо Всегородней…
На площадь мчались люди со всех сторон. Решетники успели запереть на ночь уличные решетки. Народ, сбегавшийся с улиц, требовал отпереть их… В руках горожан мерцали зажженные фонари, смоляные факелы…
— Кто сполошить велел?! — закричал Якуня Мошницын, подбежав от Земской избы и подскочив к Фаддею, сторожу башни.
— Я велел. А ты что за спросчик? — громко воскликнул казак Снякин.
— А-а! С Москвы воротились?! — приветливо воскликнул Якуня, узнав челобитчиков. — А наши не знают!
— И ваши узнают! — ответил казак с непонятной усмешкой.
Площадь уже кишела людьми. Гаврила прискакал на площадь.
— Копытков, вмиг на коня! Скачи к Петровским да Лужским воротам скорей повестить стрельцов, чтобы стен не кидали ради сполоха! Уланка с Якуней — живо к Варламским, Иванка — к Великим. Скакать во весь дух!.. — крикнул Гаврила.
Гонцы пустились в объезд городских укреплений. Встречая по улицам, они останавливали в темноте бежавших в город стрельцов и возвращали их на стены, по местам.
Между тем на площади начался всегородний сход.
Весть о возвращении челобитчиков взбудоражила город. Всем не терпелось узнать, что ответил царь на их челобитье.
При свете факелов и фонарей, вздетых на пики и копья, толпа горожан казалась воинственной и зловещей. Лица были напряжены. Говор замер, когда Снякин распечатал столбец.
— «…И то затевает заводчик Томилко Слепой с товарищи воровски, а вам, псковичам, о том было б челом бить, не заводя мятежу…» — читал Снякин внятно и четко.
Голос его был довольно громок, чтобы быть слышным во всех концах площади… Федор Коновал держал за его спиной фонарь, освещая царскую грамоту.
— «…Николи не бывало, что мужикам с боярами и с окольничими и воеводами у расправных дел быть, и впредь тому не бывать…» — продолжал читать Снякин.
Народ молчал. Это не было просто внимание. Собравшихся охватило задумчивое оцепенение: до сих пор народ думал всегда, что народные челобитья не доходят к царю. Царь милостив, а бояре злы и к нему челобитий не допускают… Теперь челобитчики ясно сказали, что видели самого царя и от него из рук приняли ответную грамоту. Народ угрюмо молчал, слушая несправедливые и озлобленные слова царского ответного послания.
Царская грамота с торжеством рассказывала о предательстве Никиты Романова и о судьбе казака Мокея.
Называя псковитян «изменщиками» и «ворами», царь требовал выдать «заводчиков» мятежа и грозился посылкой на Псков «больших воевод».
— «…И мы, великий государь, тем вашим челобитчикам велели наши царские очи видеть…» — читал дальше Снякин.
— Плевать в твои царские очи! — громко воскликнул Гаврила.
— Как в царские очи плевать?! Ты что молвил?! — ощерившись, крикнул Снякин. — Господа, что же вор плетет?! — обратился Снякин к народу, ища сочувствия.
— Бей Гаврилку! — выкрикнул второй челобитчик, Тимошка Рузувай. — Связать всех заводчиков да послать в Москву!
Со всех сторон в темной гуще ночной толпы забряцало оружие…
Прохор Коза понял первый, что среди челобитчиков заговор с казаками и стрельцами старого приказа.
— Продают, изменщики! — гаркнул он на всю площадь и выдернул саблю. — Стоим за правду!.. За Псков постоим!
Сабля его встретила саблю Снякина…
Над площадью закачались факелы.
— Бей воров и заводчиков! — заорал во всю глотку Снякин. — За государя стой, братцы!
Стрельцы приказа Чалеева и товарищи Снякина, казаки, через толпу пробивались с разных сторон к дощанам, стараясь наделать как можно более шума, чтобы казалось, что весь народ против «заводчиков». Поняв, что они хотят в ночной сумятице перебить старост, новые стрельцы и меньшие посадские стискивали заговорщиков в толпе и не пропускали… На площади уже завязалась драка. Какой-то посадский в сумятице ударил по голове обушком казака. Казаки кинулись заступаться за своего, посадские — за своего…
— За государя, братцы! — надсадно кричал Рузувай с дощана на всю площадь.
Прохор Коза ловким ударом ноги сбил его вниз с дощана. Тот упал, вскочил на ноги, разъяренно выхватил из-за пазухи пистоль, но чья-то дубина снова свалила его с ног, и толпа посадских набросилась на него…
Крики свалки раздавались с площади. Факелы раскачивались, словно дикие огненные птицы. Тени домов метались, как во время большого пожара. Люди боролись врукопашную, крепко схватившись, катаясь по земле и колотя друг друга головами о бревенчатый настил мостовой.
Разбрасывая людей, как щенят, Уланка пробрался к самой Рыбницкой башне, внезапно оттолкнул от сполошного колокола старика Фаддея и дважды рванул колокольную веревку. Это был знак, что старосты призывают к порядку.
При свете факелов на дощане появился рядом с Томилой человек в странном, коротком, немецкого склада платье.
— Братцы, други, товарищи! — крикнул Томила, силясь перекричать толпу. — Слушайте, горожане! Други мои, драться отстаньте!