Остров Буян

— А пусть себе скочут, — сказал Гаврила. — Пошто догонять?

— Изменщиков?! — удивился кузнец.

— Кой черт изменщики! — со злостью воскликнул Гаврила. — Я их на подмогу пустил мужикам, и ядра, и порох, и пушки им дал, — объяснил он с каким-то упорным вызовом.

Иванка весело поглядел на него, но не увидел лица.

— Нашел чем хвалиться! — холодно одернул кузнец. — А буде случится город от шведов в осаде: пороху, пушек, пищалей — всего нехватка, а ты мужикам посылаешь такие дары! Вот будет тогда нам обоим буча! В Земской избе ты спрошал нынче выборных — что сказали?! Не дать им ни пушек, ни зелья! Эх, любишь ты, братец Гаврила, собой все вершить, не слушая выборных земских!

— Устинова, Чиркина да тебя?! Вас послушать — и завтра к боярам беги мириться да разом ложись на плаху…

— На город беду накликаешь, изменщик! — выкрикнул Мошницын. — Твои дела довели, что повинное челобитье идет по рукам во Пскове…

— Сам ты изменщик! — гаркнул Гаврила, надвинувшись на Мошницына.

Они готовы были схватиться врукопашную. Иванка вскочил с лавки. Томила внезапно и резко сел на постели.

— Земские старосты! Старосты!!! Что же вы усобицу… — крикнул он хрипло, вдруг поперхнулся словом: изо рта у него прямо на середину стола вылетел с кашлем черный, зловещий сгусток.

«Кровь!» — догадался Гаврила и вдруг замолчал.

— Томила Иванович, ложись, ложись! — в испуге за друга крикнул Иванка.

Томила медленно и без слов опустился на лавку.

— Вишь, до чего довел человека, — сказал с укоризной кузнец Гавриле.

Тот хотел возразить, что довел не он, а сам же кузнец, но, взглянув на Томилу, смолчал.

Летописец без сил лежал на спине. Иванка ему давал какой-то настой «для затвора крови».

Земские старосты оба молчали: Гаврила — стоя возле окна и глядя на белые пятна ромашки, запутавшиеся в траве, которой порос весь бобыльский двор летописца, Михайла — потупясь в узкие погнутые половицы.

— Слышь, Гаврила Левонтьич, — слабо и хрипло заговорил Томила, — от раздоров погибель всему. Ты душой-то за правду, да правде во вред… По-своему станешь гнуть — из Земской избы распугаешь дворян и больших посадских… А без них…

— Вот бы плакали зайцы, что волки ушли из лесу: «Не будет у нас единства с волками!» — плаксиво воскликнул Иванка, изображая огорченного зайца.

— Ты, Ваня, молод. Молчи покуда, — сказал Томила, улыбнувшись наивной прямоте его восклицания.

— Не разумеешь, то не бреши! — резко вмешался и Мошницын.

Иванка смущенно отвел глаза и встретился взглядом с Гаврилой. Хлебник в тот же миг опустил веки, но по лицу его, освещенному первым лучом зари, скользнула усмешка и быстро скрылась в усах и в густой бороде…

— Ну, лежи, поправляйся, Томила Иваныч, — внезапно сказал он, шагнув от окна. — Ты не тревожься — я розни чинить не стану… А нынче пора мне стены да башни объехать. Вишь, рассвело — петухи горланят и птахи проснулись… Пойду… — Гаврила подал руку подьячему.

— Ты какое, сказал, челобитье пишут к кому? — спросил он кузнеца.

— Почем я знаю… к боярам, царю… неведомо у кого челобитье, а есть: меня и тебя хотят выдать Хованскому на расправу и войско в город впустить…

— Найду! Доберусь и под пытку поставлю! — с уверенностью обещал Гаврила, взявшись уже за скобу…

— Постой, постой! — удержал Томила, опять с поспешностью порываясь вскочить…

— Ну-ну, лежи, болящий, лежи! Что тебе? — задержавшись, спросил хлебник, и впервые в голосе его послышалась новая сила — сила сознания своей правоты и превосходства над летописцем.

— Страшно ты слово сказал — «под пытку»!.. — с волнением прохрипел Томила. — Тем город стоит, что крови не льем меж себя… и держись… а отворим ее — не унять!.. Ныне хватит врагов за стенами, а ты в корне дерева гной заведешь… Наш город белый, в пример всем людским городам, стоит на великой правде. В нем людям новым быть!..

Хлебник взглянул на Томилу, на кровь, запятнавшую холст его рубахи, на свалявшиеся волосы, прилипшие к потному лбу, на белую вощаную руку, вцепившуюся с бессильным напряжением в край одеяла, также залитого кровью. Жалость к летописцу охватила его.

— Ты скорей поправляйся, Томила Иваныч, — сказал он. — Поправишься — вместе рассудим…

Шаги его по утоптанной дорожке двора мерно прозвучали до ворот, потом быстрый цокот копыт отдался с улицы и утих. И все трое оставшихся в горнице поняли, что хлебник не станет ждать выздоровления Томилы, что он не хочет искать примирения с противниками, а будет ломить напролом, пока не свернет своей головы или — покуда не одолеет…

Глава двадцать шестая

1

Думный дьяк Посольского приказа Алмаз Иванов расхлебывал брагу, заваренную во Пскове на пиру у Федора Емельянова: бес дернул тогда его за язык-то про шведский хлеб!.. Теперь с датским посланником Грабом вышла беда в Новгороде, а во Пскове сидит в тюрьме Логин Нумменс. Датчане и шведы требуют возмещения убытков и казни виновных. Голова Федора Волка, напавшего на Граба, в Новгороде уже отскочила под топором палача. А псковских воров поди ухвати!..