Остров Буян

Уже два дня он сидел здесь, в доме всегороднего старосты, куды сыск не смел заглянуть. Он не показывался даже друзьям. Для одного лишь Томилы покинул он свое убежище на сеновале.

Томила пришел поздно вечером. Заговорил тихо и душевно:

— Левонтьич, в единстве все в городе — посадские люди, обительски трудники… Даже дворян двадцать пять человек из тюрьмы отпустили — все в дружбе… Один ты мятешься… Чего тебе надо? Иди со всеми.

Хлебник невесело усмехнулся:

— Я что вам дался один! Коли все вы в дружбе — чего вам меня не хватает? Аль я Добрыня Никитич могучий да всех московитов побью? Аль семеро ждут одного?

— И не ждут! — согласился Слепой. — Да срам на тебя падет, что бояр устрашился. По городу слух, что шапошник Яша письмо от боярина приносил тебе…

— Цыть, плешивый! — окрикнул возмущенный Гаврила. — Что же, Захарка твой баит, что я отписки слушал? Аль я страшуся?! Хованский с отпиской лез — я боярско письмо пожег… Я Москве не поддамся. И письмами ты мне не тычь!.. Аль угодно большим посадским меня задавить? Пусть полезут! Посмотрим тогда, кто кого! Устинову все расскажи — может, станет умнее. А ты б не совался служить им…

— Я?! — воскликнул оскорбленный Томила.

— Ты, ты! Ты от них пришел. Они за себя страшатся: ответа бегут… Сами сгубят весь город да скажут: Томилка с Гаврилкой винны в беде. Ан я под поклеп не дамся!

Томилка растерялся. Он привык к послушанию хлебника, к его согласию со всеми своими суждениями, а теперь вот уже около двух недель Гаврила стал вовсе иным, словно нарочно искал разлада и спорил во всех делах.

— Так что же, не воротишься в Земскую избу? — спросил летописец даже с какой-то угрозой, чувствуя, что растерял способность доказывать перед лицом человека, который упорно не верил в единство города и как бы назло разделял всех на «мы» и «они».

— Не пойду, не пойду, так и скажи там своим хозяевам… И уходи от меня. Коль приду — я все ваше единство нарушу, всю купность сломаю…

— Ну, не ходи, коли так… Авось прилезет Хованский, тебе польготит за то…

Томила не успел договорить, как очутился на пороге, подхваченный сильными руками Демидова и поставленный лицом к выходу.

— По старой дружбе тебя не бью. Уходи подобру, — в волнении сказал хлебник, слегка подтолкнув подьячего, и шумно захлопнул за ним дверь…

— То и есть слепой! — сказал он Иванке, когда за Томилой брякнула железная щеколда калитки. — Не долгое время пройдет, как спадет слепота и с иными речами вернется…

Иванка знал то, чего не знали в Земской избе, — что Гаврила не оставляет ни на один миг без своего внимания город: к нему приезжают стрельцы, приходят меньшие и говорят обо всем, что творится. Гаврила знал, что в Завеличье находится уже около тысячи человек из войска Хованского. Он припасал на них конницу. Между стрельцами шептались о том, что, как только начнется бой в Завеличье, Гаврила поскачет туда и сам поведет в битву стремянных стрельцов.

Уже начинали бледнеть звезды… Иванку одолела дремота, но вскрикнул петух… Иванка очнулся, качнул колодезное коромысло, свежая струя с шумом плеснула и полилась в колоду… Сытые кони пили, фыркая и подрагивая всем телом.

Иванка спохватился, что, просидев всю ночь на дворе, позабыл про сабли… Он повернул точило, стоявшее во дворе. С шипеньем и звоном точилась сталь, разбрызгивая искры. Скрипнула дверь избы. Хлебник стоял на пороге, готовый в битву.

— Хватит, хватит, давай… пора, — просто сказал он.

И от этого слова, которого ждал Иванка всю ночь, вдруг страхом и радостью сжалось сердце. Хлебник умылся и, разломив пополам лепешку, подал Иванке.

— Пожуй, молодой, — сказал он. — Ну-ну, не хочешь, а жуй.

Озябшие от студеной воды кони нетерпеливо рыли копытами влажную землю возле колодца. Иванка и хлебник взяли их под уздцы и тихо вывели за калитку. Сняв шапки, оба привычно перекрестились. Из мрака уже выступали дома с закрытыми ставнями. У забора белела дремлющая коза. Во дворе через дорогу монотонно побрякивал коровий «глухарь». На темной траве, покрывшей всю улицу, уже было видно серую ленту езжей колеи… Оба вскинулись в седла. Иванка еще подбирал поводья и одной ногой шарил стремя, когда из проулка послышался резкий топот.

— Постой, может, к нам, — сказал хлебник.

Он не ошибся. Стрелецкий пятидесятник Максим Яга подъехал к воротам.

— Левонтьич, ты слышь, что творится: я конных по слову Кузи послал в Завеличье, а Сумороцкий сызнова назад их к Петровским воротам пригнал, сказывает — не надобны. В кустах, мол, им биться нельзя… А мне к чему конные? Стены беречь?! На вылазку мы у Петровских не лезем, а им в поле надо… Измена, я чаю!..

— Где конные стали? — спросил Гаврила.

— Стоят у Петровских…

Хлебник молча стегнул коня и вместо того, чтобы скакать в Завеличье, во всю прыть пустился к Петровским воротам…

Они едва проскакали два перекрестка, как пальба из пищалей возвестила, что бой в Завеличье уже начался… Через миг ударили пушки со Снетогорья… Теперь всадники не скакали — летели по улицам.