Остров Буян

Казаки и дворяне вырвали сабли из ножен.

Взлетели кнуты над конями…

Обдав окружающих снежной пылью, взметнув комья снега из-под копыт, поезд рванулся вперед. Люди в санях шатнулись. Толпа раздалась, и сани помчались, оставив позади скопище провожатых.

Несколько мгновений молча глядела вся тысяча человек вслед несчастным…

Первая, тяжко вздохнув, перекрестилась в слезах бабка Ариша. Стоявший рядом посадский, сняв шапку, тоже перекрестился, а за ними — вся толпа провожатых.

И воротник Петровских ворот, и стрелецкий десятник, и караульные стрельцы — все сняли шапки, желая доброго конца тяжелому пути вожаков восстания…

— Идем, Ваня, идем, голубчик, — уговаривал поп, одетый в непривычное платье…

Иванка глядел вперед по дороге, туда, где уже не вилась и снежная пыль, где скрылись за лесом сани…

— По коням! — внезапно крикнул Иванка. — Наперерез! В угон, братцы!..

Он кинулся бегом по дороге к лесочку, где были заранее приготовлены кони.

— Ишь, дурак, налил бельмы с утра винищем! — воскликнул Гурка, схватив его за локоть.

Иванка рванулся, но крепкие руки брата вцепились в него.

Это было невдалеке от ворот, и стрелецкий наряд мог слышать выкрик Иванки.

— Вали его в сани, робята, — сказал Гурка, — что с пьяным-то толковать…

Четверо повалили его в подоспевшие сани и быстро погнали коней…

Иванка был в самом деле как пьяный или в бреду; если бы не Гурка и поп, он сгубил бы себя и свою ватагу…

Потеря любимого друга, разрушенные мечты о заветном «острове» и расставание навеки с Аленкой сломили его…

Лежа в санях, он больше не рвался и не кричал, он стал, как дитя, покорным и неподвижным, и Гурка и поп смотрели с любовью и жалостью на утихшего буяна и чувствовали всем сердцем его горе…

12

Все засуетились в деревеньке, запрягая и взнуздывая коней, набивая добром мешки, заседельные сумки и укладывая узлы в сани… Никогда еще в глухой лесной деревушке не бывало так много народу и не клокотала жизнь таким кипучим ключом.

Пищали бросили. У кого были, те взяли с собой пистоли, ножи, кистени, незаметные топорки; кто посмелей, те — сабли.

Гурка запряг лошадь в сани, посадил Федюньку.

Иванка зашел к Максиму. Максим лежал, как все дни, никуда не собираясь.

— Едем, Максим!

— Куда мне ехать, Иван?

— На Дон, в вольное царство казачье…

— Помираю, милый, — сказал Максим. — Одна нога померла, а дни через два-три всему помирать, глянь!

Максим показал ногу: она была синяя, страшная, мертвая.

— Прощай, Иван. Расти да умней, — пожелал Максим. — Поцелуемся.

Уже половина людей отъехала из деревни, когда Федюнька тронул сани, запряженные парой. Гурка тихонько поехал верхом вслед за ним.

— Снег пошел, слава богу! Час-два пройдет — и не станет следа, — заметил один из отставших людей ватаги.

Из деревни тронулись последние беглецы, поспешая верхом и в санях.

— Ива-анка! — позвал издалека Федор.

— Слышь, брат тебя кличет, — сказал Максим. — Чего же ты не идешь?

— А как вас покинуть!.. — признался Иванка.

— Иди, Ваня, — сказал Максим, — мы с бачкой оба покойники, а у тебя все житье впереди, жить да жить!.. Ступай. До острова своего доберешься, тогда и меня помяни добрым словом…

— А чаешь, до острова все же дойдем?

— Ноги-то молодые и душа молода, — чего же тебе не дойти! — уверенно подтвердил Максим.

— А вдруг не найдем?

— Глаз зоркий, слух чуткий, — чего же тебе не найти! Ты и все-то на верной дороге. К Буян-острову сердце ведет, а сердце твое человечье, прямое — знать, и дорога пряма будет. Ну, иди, не болтай. Братов держишь. Чай, ждут, а ныне вам каждая духовинка в опаску. Ступай, Иван, а до острова доберешься, то нас помяни.

— Да бражки за упокой души чарками стукнитесь. То нам и слава! Христос на дорогу! — добавил старый Рогоза.

— Ива-ан! — раздался голос Гурки.

Иванка вышел.

— На то ли я брата нашел, чтобы его тут покинуть! Живо скачем! — поторопил Гурка.

Иванка вскочил в седло. За избами среди темных елей белел березовый крест.

— Эх, Кузя, Кузя! — качнув головой, прошептал Иванка и снял шапку.

Гурка пустил свою лошадь рысцой, и Иванкин конь тоже сорвался за ним без всякого понуждения. Иванка надел шапку и оглянулся с дороги: в мутной сутеми деревенька растаяла среди леса. Они догнали своих, ожидавших в санях. Кормленные овсом кони фыркали, бодро труся по дороге. Под полозьями поскрипывал снег. Голос деда Рогозы слышался Иванке:

«Через Брынски леса — „медвежью державу“ — вам путь. Татарин в тот лес не смел лезти — привык на копях, собака, по степи скакать, а в лес устрашился… И бояре в тот лес не смеют, а живут там русские люди из беглых, расчистят себе луговинку, на ней и пашут… Может, слюбится — там сести можно, а нет — и далее идти на восход, на город Орел да на Курск — так-то сказывали бывалые люди. А за Курском-городом близко ли, далеко ли — казачья земля Донская, а городок казачий стоит на низовьях, на острову…»

Тучки несколько развеялись на небе, и впереди блеснула одинокая звезда. Дорога вела прямо к ней.

«Сердце прямое — знать, и дорога будет пряма», — вспомнил Иванка. «Эх, Аленка, с такими сватами пришел, а вот не пошла!» — с горечью прошептал он.