Остров Буян

Избитого Иванку втолкнули в избу к буйной ватаге пьянствующей челяди.

— Поднеси ему, Митька, во славу божью! — сказал приказчик.

Иванка ждал, что его хлестнут плетью, но Митька налил стакан вина и поднес ему.

«Отравить хотят, что ли? — подумал Иванка. — А, все равно!» — решил он и выпил единым духом.

— Вот этаких я люблю! — внезапно воскликнул пьяный Парфен. — Пьем, малый, со мной мировую!

Он налил по кружке себе и Иванке.

И Иванка вспомнил, как он сидел на цепи у Макария, пока был кручинным, и тут же решил прикинуться веселым и беззаботным пьяницей и гулякой — скоморохом. Недаром толкался он по торгам и знал скоморошьи побаски.

Он неприметно выплеснул чарку под стол, спросил себе гусли, провел по струнам.

Коровушка на веточке сидит,
Молодой медведь во клеточке свистит.
Таракан попадью дерет,
Попадья комаром ревет…
Гули-гули-гули, ягода моя,
Люли-люли, вишня пьяная!.. —

молодецки запел Иванка.

Под его погудку пьяная челядь пустилась в пляс…

6

Иванку не стали больше держать в подклети, а послали с утра на работу со всеми. Они убирали хлеб. К вечеру их загоняли по избам. Выйти из дворов до утра было нельзя — по улицам и вокруг околицы бегали псы. К утру псари сажали собак на цепи и выпускали на работу людей…

Дьякон отказался постричь волосы. Его постигла Иванкина участь — свалили, избили плетьми, ногами и палками. Дня три он лежал, но когда встал, опять отказался работать.

Тогда приказчик ему сказал:

— Рассуди, Федот: один раз я тебя уже до смерти засек. И в другой раз засеку, коли работать не станешь. Нового Федота на твое место сыщу и сроку тебе даю два дни…

И на два дня с колодкой на шее дьякон был заперт в подвал и прикован цепью. Два дня его не кормили и били железным прутом. На третий день дьякон смирился и стал на работу…

К вечеру каждый день здесь кого-нибудь били плетьми и кнутами, а кого ловили в побеге, на кого был особенно зол приказчик, тех вздымали на дыбу…

Старожилы рассказывали, что раз смелый мужик Семен пытался убить топором Парфена. Расправа над парнем была так страшна, что с этой поры вся деревня боялась ходить даже мимо подвала, из которого три дня подряд раздавались ужасные стоны и крики. В деревне шептались, что смелого малого рвали на мелкие части щипцами и жгли огнем… Когда крики кончились, приказчик сказал, что Семен убежал из подвала…

— Якушка, чего ты такой кручинный? — с участием спросил Парфен Кузю.

— По дому тоскую. Матка там у меня да батька…

— Ишь, ласковый!.. Тоже и ты человек. Давно бы сказал! — обрадовался приказчик. — У того Якушки вдовка осталась, Матренка. Вот тебе и жена! Селись у нее — утешит.

— Да я не хочу! — в испуге воскликнул Кузя.

— Чего врешь! — строго цыкнул приказчик. — Сказал я: жена тебе — и селись! А старую жизнь забудь: дома тебе не бывать и батьки с маткой не видеть!

Так распоряжался Парфен всеми. Сажая на место умерших и беглых новых людей, он правил на них недоимки, оставшиеся от тех, чьими именами называл своих новых пленников…

Особенно новым пленникам жилось от этого тяжело. Они были сумрачны, тосковали, и только Иванка всегда напевал и не падал духом…

— Баран! Ну прямой баран! — умилялся приказчик. — Глуп, как баран, оттого и весел!

И приказчик кормил Иванку сытнее других.

Когда приказчик с приятелями затевал гулянки, они всегда звали Иванку плясать, а Иванка придумывал потехи, прежде не виданные у них на пирушках: то обучил он двух лучших собак прыгать в обруч, то показал забаву псковских купцов — петушиный бой, то затеял объездить тройку собак и запряг их в легкую таратайку…

— Ух, Баран, распотешил. И впрямь оказался ведь скоморох — не чернец! — восклицал в восторге приказчик, и вся ватага холопов, глядя на его проделки, рычала и ревела от смеха…

Уж деревенские псы знали Иванку и не трогали, он мог выходить из своей избы, когда хотел.

— Иван, не срамно тебе с их безбожной братией пиры пировать! — упрекнула Иванку Кузина жена Матренка, когда Иванка как-то вечером зашел к Кузе.

— А что ж мне, плакать сидеть?! У тебя вот Кузька, у Кузьки — ты, вам и ладно, а я один — хоть собаками тешусь!

— Вино пьешь да пляски пляшешь, — с укором сказал Кузя, — мужики тебя Парфену дружком почитают, боятся тебя.

Иванка подмигнул и засмеялся…

— От тебя не чаял того, — с обидой и грустью заключил Кузя.

— Уйди хоть ты вон из моей-то избы, приказчичий скоморох! — со злобой вскрикнула Матренка, у которой Парфен уже замучил ее первого мужа.

С этого дня Иванка не заходил к Кузе. Встречая его на работе за молотьбой и в других местах, Кузя грустно глядел на друга, вздыхал, звал его к себе, но Иванка не шел…

И вот наконец уж к осени, после пирушки у приказчика, когда вся деревня слушала целый вечер пьяные песни, крики и смех из дома Парфена, Иванка ночью ударил в косяк под окошком Кузи.

Кузя вышел к нему из избы.

— Собирайтесь живо в дорогу! — взволнованно, с дрожью в голосе приказал Иванка.