Поэтому я жестоко ее разыграл. Был стопроцентный шанс поймать в этом блефе свое бинго — раскрыть тайны Мараны. Но я преследовал иные цели. Я хотел вывести ее из зоны комфорта. Я хотел расшатать ее железные, натренированные Дженом нервы и посмотреть, что она предпримет и предпримет ли. И главной запиской была вторая, а не первая. Хотя, я даже не сомневался, что будь она на стороне моих врагов, нашла бы, как выбраться из камеры. Но ей бы понадобилось время. Я же хотел лишить ее этой привилегии. Не дать ни секунды. Заставить действовать на эмоциях, если они у нее были ко мне, и она не разыгрывала спектакль под руководством проклятого Советника. Я знал, что если Найса ни черта не предпримет, то она и в самом деле пришла сюда убить меня. Ей просто останется подождать, и это сделает кто-то вместо нее. Она ведь прекрасно поняла содержание обеих записок. Я хотел убедиться, могу ли я ей доверять, или это дорога в никуда, и мне придется свернуть ей шею, когда это "никуда" станет слишком близко от нас. И пока я ждал, меня колотило в лихорадке. Я смотрел на окошко ее камеры из наблюдательного пункта у выезда. Смотрел, вцепившись пальцами в решетки на окне, стиснув челюсти до хруста и понимая, что момент истины настал.
Едва я вошел в камеру, Найса бросилась ко мне сама. Бледная, с расширенными в панике глазами и с перебинтованными запястьями, рывком обняла за шею. Так сильно, что у меня защемило сердце. Моя маленькая девочка. Моя Бабочка. Испугалась за меня настолько, что рискнула своей жизнью, чтобы заставить меня прийти к ней. И мне хотелось опуститься перед ней на колени и целовать эти изрезанные руки, целовать и вымаливать прощение за то, что заставил ее причинить себе боль.
— Я не знала, что делать. Мне было страшно, Мад. Мне было страшно, что тебя там убьют. Не ходи в этот тоннель. Есть еще один наемник. Пожалуйста, не ходи туда или возьми меня с собой. Прошу тебя. Я чуть с ума здесь не сошла.
Она шепчет, всхлипывает, а я целую ее запястья в окровавленных бинтах, прижимая к себе, ища ее губы, чтобы слизать с них слезы и глотать ее сбившееся дыхание.
— Мааад, ты слышишь меня? Не ходи. Я люблю тебя… я так сильно и безумно люблю тебя, Мадан Райс. Я умру, если с тобой что-то случится. Не хочу больше жить без тебя… ни секунды, ни мгновения.
— Не случится, — впиваясь в ее рот поцелуем и зарываясь двумя руками в шелковистые волосы. Бля***ь, как же я был счастлив в эту секунду, как последний идиот, как конченый невменяемый идиот. Дикое напряжение лопнуло, как натянутая струна, и я сорвался в пропасть. Я ее слышал, но не мог сдержаться, не мог спрятать свои гребаные эмоции и целовал ее лицо, шею, волосы в каком-то диком исступлении. Пока она вдруг не оттолкнула меня с такой силой, что я отлетел на метр от нее.
— Ублюдок. Ты это сделал нарочно. Нарочно, мать твою.
Я встал на ноги, и она сильно ударила меня по лицу, с диким рыком впилась в меня, нанося хаотичные удары, а я сжимал ее все сильнее за ребра, вдавливая в свое тело и ловя ее губы. Кусается, как дикая кошка. Как поняла, черт ее знает. Мысли мои читает, ведьма маленькая. По глазам увидела, что я доволен. Слишком хорошо знает.
— Сволочь. Ублюдок. Ненавижу.
Впился в ее затылок пятерней, глухо выдыхая ей в рот от ее ударов мне в солнечное сплетение и по груди. Сильно бьет. Профессионально. Злись, маленькая, давай. Я заслужил. Вдирается мне в волосы, пытаясь оторвать от себя, а я чувствую, как дико завожусь от ее ярости.
— Я убью тебя, сукин ты сын.
Впился в ее рот снова, не обращая внимания на то, как кусает меня за язык, перехватил ее руки под локти и развернул спиной к себе, удерживая пятерней за подбородок, не давая ударить себя головой по лицу. Да, Бабочка, я знаю, что ты можешь это сделать.
— Тшшшш, тихо. Да, ублюдок, — покусывая сильно ее затылок, — мразь и сволочь. Я должен был знать. Понимаешь?
— Иди на хер, Райс. Чтоб ты сдох. Ненавижууу.
Пытается вырваться и хрипло стонет от усилий. Я с трудом с ней справляюсь. Не хочу причинить боль, не хочу сдавить порезанные руки. Она перенесла достаточно боли: и физической, и моральной. Только держать, чтоб биться перестала, а она не успокаивается, у нее истерика, и я это понимаю, рывком развернул лицом к клетке, вдавил в нее и щелкнул наручниками на ее запястьях, приковывая к толстым ржавым прутьям сверху.
— Ненавидь, Бабочка. Вот так, как сейчас, можешь ненавидеть меня до конца своих дней, я согласен.
И жадно сжать ее грудь, кусая за затылок, задирая майку вверх, заставляя ее прижаться голым телом к решетке и дразня затвердевшие кончики подушками пальцев, толкаясь ей в ягодицы эрекцией.
— Я должен был знать… ты понимаешь это? — шепча ей в волосы и потираясь вздыбленным членом об нее, закатывая глаза от возбуждения и наслаждаясь запахом ее кожи. Сгреб волосы в кулак, открывая затылок, такой по-детски нежный, провел по нему языком, и она дернулась, звеня наручниками.