Остров дьявола

Чувство беспомощного гнева клокотало внутри Эдмона, на лице выступили розоватые пятна, он посмотрел в глаза Макса и, прочитав в них призыв к сдержанности, почувствовал явное облегчение.

"Переговорил с Марианом, сам, лично. А не значит ли это, что Левитжер не доверяет мне? - размышлял Макс, передавая Эдмона под опеку, а вернее, под стражу Кочубинского. - Свободная комната в доме охранников, конечно, найдется, найдется и пища. Но что из себя представляет "Черная книга"?" Макс надеялся спросить об этом Эдмона в пути от башни до охранников, но когда они вышли от Левитжера, у крыльца башни их уже ждал Кочубинский и тотчас же доложил, кивнув на Эдмона:

- У меня для них все готово.

- Хорошо. Позаботьтесь, чтоб все было о'кей. Верните мистеру все его вещи. - Он говорил сухим бесстрастным тоном, и эта искусственная холодная отчужденность стоила Максу большого нравственного усилия, внутренней борьбы и нервной напряженности. Он даже не считал себя вправе сказать своему другу "до встречи", или хотя бы одарить дружеской улыбкой, как-то обнадежить, поддержать. Он не хотел рисковать, понимая всю сложность и остроту обстоятельств.

После ухода Макса и Эдмона, Левитжер заметался по бильярдной, потирая руки, как игрок, которому вдруг привалил миллион. Всем своим видом он исторгал торжество победителя и яростный восторг. Кун смотрел на него с вопросительным недоумением: ему не совсем понятно было поведение шефа, вдруг круто изменившего тон разговора с Дюканом, смущала не лицемерная слащавость его речи - она была слишком искусственна, чтоб не понять ее подлинного смысла; смущало решение переправить француза на материк, чего, по словам самого же Левитжера, сказанным перед самой встречей с Дюканом, допустить нельзя было ни в коем случае.

- Я не очень понимаю вас, шеф, - заговорил Кун, заикаясь. - Вы приняли новое решение и повезете его на материк?

- Да будет тебе известно, дорогой Кун, что я побывал во Вьетнаме в группе спецназначения. Допрашивал пленных, разумеется, с пристрастием. Вырвать у вьетконга информацию было необыкновенно трудно. Они принимали неимоверные муки, умирали, но молчали. Но мне иногда удавалось вырвать у них из глотки хоть полдюжины нужных для нас слов. И знаешь, каким способом? Мы поднимали их на вертолетах, привязывали за ноги веревками, спускали вниз головой и спрашивали: "Будешь говорить?" Если он упорствовал, мы отрубали веревку и превращали упрямца в парашютиста без парашюта. - - Левитжер сделал паузу, улыбнулся нахлынувшим на него воспоминаниям, облизал кончиком языка свои тонкие губы и продолжил: - Я сделаю Дюкана парашютистом без парашюта над волнами, доставлю маленькую радость акулам. Понял?

Он смотрел на Куна глазами, в которых плясали хищные огоньки нетерпения и восторга. Кун одобрительно сказал:

- Гениальный замысел. Потому вы берете Джека и Боба. А они потом не развяжут языки?

- Плевать. Я вдолблю в их безмозглые головы, что это был коммунист, русский шпион, тайно пробравшийся на остров с целью диверсии.

Кун лишь с льстивым умилением покачал своей лошадиной головой.

3

Возвратясь с прогулки, Дикс прошел к себе в кабинет. Конная прогулка не вывела его из состояния подавленности и отрешенности, в котором он прибывал последние дни. Он слонялся по дому без всякой цели, равнодушный ко всему окружающему, слоняясь лишь потому, что не мог сидеть без дела, а от дел он сам себя отстранил, потеряв к ним интерес с того часа, как он твердо и окончательно решил свести счеты с жизнью И чем ближе подступал тот роковой день и час, который он сам себе назначил, тем острее он ощущал в себе душевный разлад и безысходное, какое-то слякотное, как осенняя изморось, одиночество. Теперь он физически ощущал, как это одиночество, похожее на пиявку, сосет его душу медленно и ненасытно, и понимал, что отбросить эту пиявку он уже не в состоянии. Окружающих, всех этих левитжеров, кунов, кочубинских он не замечал, - в его сознании они были трупами несуществующими и никогда не существовавшими. Он не вступал с ними в разговор, если же они обращались к нему, он отвечал кратко, ледяным тоном, притом с таким мрачным видом, что отбивало всякое желание обращаться к нему. Единственно, для кого в его душе еще оставалось местечко, был Макс Веземан - неразгаданная загадка, разгадывать которую уже не было охоты и смысла. Но в нем теплилось желание встретиться с Максом и говорить, ни о чем, просто болтать на родном языке и слушать родную речь.

Эльза была не в счет, ее слова он пропускал мимо ушей, не удосуживаясь вникнуть в их смысл, потому что заранее внушил себе, что слова ее пустые, как шелест пальм.

Побродив по дому, он вошел в парк в надежде встретить Макса, для которого у него припасена очень важная просьба. Но он скажет ее не сегодня, а завтра, перед тем как расстанется с ним навсегда. Пусть эта просьба заменит ему прощание. Но это завтра…