Остров для белых

Появлялось все больше толкователей закона — юристов. И все больше людей тех профессий, где не требовались сила, мужество, храбрость: торговцы и артисты, портные и инженеры, журналисты и изобретатели. А настоящими мужчинами были полицейские, солдаты и гангстеры. Но еще — простые работяги, которых все меньше оставалось в больших городах, они жили в глубинке и кормили страну: фермеры, скотоводы и все те, кто работал для них в небольших городках среди просторов. Там все знают друг друга, и плохому человеку там делать нечего.

А наука и техника все шагали вперед, и простых работяг становилось все меньше, а цивилизованных горожан с их культурными профессиями — все больше. И настал черный день.

Черные банды громили города и сносили памятники — и белое большинство не смело погнать их палками и пинками! Часть белых поддерживало погромщиков — а власти, состоявшие из «цивилизованных» горожан, бессмысленно проповедовало миролюбие.

Коммунистические заговорщики сговорились с олигархами — и жульнически подтасовали выборы президента, открыли границы для нелегальных мигрантов из нищих бандитских стран — и начали открыто разрушать страну! Затыкая рот несогласным, фактически отменив свободу слова, преследуя за инакомыслие. А большинство — большинство недовольно, ругается, остается без работы, подвергается унижениям. Но!

Вот главное:

Прошло триста лет. Каких-то паршивых триста лет. И народ пионеров и воинов, народ суровых христиан и отважных борцов за свободу — превратился в нерешительное стадо, неспособное к сопротивлению. Как овцы в загоне, этот народ, славный своей историей и своими свершениями — позволяет помыкать собой. Позволяет лгать себе в глаза, подвергать свои законные действия запретам, лишать себя права голоса, позволяет содержать за его счет десятки миллионов бездельников и чужестранцев.

Богатая комфортабельная жизнь привела к тому, что высокопоставленные лица стали почти сплошь продажны. Их можно если не купить, то запугать: им есть слишком много чего терять.

Бесконечные уточнения и совершенствования законов привели к тому, что любое дело можно утопить в судебных прениях и тянуть до бесконечности.

Борьба за гуманизм привела к тому, что честный гражданин бессилен перед преступником, а полицейский боится не преступника, а наказания властей за превышение своих полномочий.

А изобилие привело к тому, что развелась тьма-тьмущая никчемных дармоедов с университетскими дипломами, которые желают заниматься никому не нужными и вовсе вымышленными вещами вроде «Методика достижения более высокой степени свободы личности у лесбиянок исламского мира» и прочая хрень.

И уже не собирается Континентальный Конгресс, и не создает Континентальную Армию, и генерал Вашингтон не встает во главе ее, и не начинается новая Война За Независимость — независимость от олигархов, коммунистов, агентов Китая и России, Ирана и Брюсселя, от профсоюза учителей и лживых сетей Кремниевой Долины, от анархистов и социалистов, сокрушающих Америку на наших глазах ежедневно и ежечасно!

С горечью и скорбью констатируем мы: храбрый и трудолюбивый американский народ — эволюционировал в покорное дерьмо, рабов, быдло, которое не решается даже пустить в ход оружие, которым владеет, не смеет выйти на улицы и разгромить бесчинствующие банды, не смеет разогнать и сжечь продажные суды и редакции лживых телекомпаний.

Это что?! Это сильный, храбрый, романтичный подросток — превратился в слабого, трусливого, трясущегося старика, который забился в свою нору, надеясь укрыться от расправы? Так никто ни от чего не скроется!

Так проходит не слава мира. Нет. Так эволюционируют народы.

Так докажи, что ты еще не дерьмо!

Иначе твой дом займут другие.

…И вот о чем этот роман.

БЕСПЕЧНЫЙ ЕЗДОК

За окном чудесная погода, облака летят, листики, птички, а тут одни проблемы.

Кстати об облаках. Удивительно, как разные люди могут писать одно и то же, соответственно об одном и том же? Но они запитываются из одного информационного облака. Живут в одно время, в одной системе понятий и ценностей, живут сходной жизнью — это определяет сходный образ мыслей.

Фата-Моргана нашей цивилизации — одна на всех. Вот мы и пишем все одно, потому что об одном думаем. А когда все начинают думать об одном — оно сбывается. Верно?