Остров феи

Мое положеніе позволяло мнѣ обнять однимъ взглядомъ оба конца острова, и восточный и западный, и я замѣтилъ своеобразное различіе въ ихъ внѣшнемъ видѣ. Западный край острова казался лучезарнымъ гаремомъ цвѣтущихъ красавицъ. Онъ блисталъ и вспыхивалъ подъ косвеннымъ взоромъ заката и улыбался своими нѣжными цвѣтами. Короткая и гибкая трава издавала легкій ароматъ и вся была усѣяна Златооками. Легкія деревья стояли прямо; стройныя, прекрасныя, полныя граціи, блистая глянцевитой и изнѣнчивои корой, они смотрѣли весело и по своей формѣ и листвѣ отличались восточнымъ характеромъ. Во всемъ виднѣлась жизнерадостность, блаженство бытія, и хотя не было ни малѣйшаго вѣтерка, но все кругомъ какъ будто приводилось въ движеніе воздушнымъ перепархиваніемъ безчисленныхъ мотыльковъ, которые казались крылатыми тюльпанами [5].

Восточный край острова былъ объятъ глубокой тѣнью. Все было проникнуто мрачной, но прекрасной и полной умиротворенія печалью. Темныя деревья склонялись какъ бы подъ гнетомъ скорби — они представлялись согбенными торжестеенно-угрюмыми призраками и точно говорили о надгробной печали — о преждевременной смерти. Трава имѣла глубокую окраску кипариса, ея плакучіе листья томно поникли, и среди нихъ виднѣлись тамъ и сямъ незамѣтные мелкіе бугорки, низкіе и продолговатые, которые, не будучи могилами, имѣли видъ могилъ, ибо вкругъ нихъ, цѣпляясь, росли стебли руты и розмарина. Тѣнь деревьевъ тяжело упадала на воду и, казалось, сама хоронила себя въ ней, напитывая мракомъ глубину. Мнѣ пришло на умъ, что каждая тѣнь, по мѣрѣ того, какъ солнце склонялось все ниже и ниже, отдѣлялась нехотя отъ ствола, дававшаго ей рожденье, и поглощалась рѣкой, и новыя тѣни мгновенно исходили отъ деревьевъ, на смѣну прежнихъ, скрывшихся въ могилу.

Эта мысль, разъ возникнувъ въ моей фантазіи, охватила ее всецѣло, и я отдался мечтамъ. "Если былъ гдѣ-нибудь зачарованный островъ", сказалъ я самому себѣ, "вотъ — онъ здѣсь. Это уголокъ, гдѣ встрѣчаются тѣ немногія нѣжныя Феи, которыя уцѣлѣли отъ гибели, постигшей ихъ расу. Не въ этихъ ли зеленыхъ могилахъ онѣ находятъ свое погребеніе? Не разстаются ли онѣ съ своей нѣжной жизнью такъ же, какъ люди? Или, напротивъ, не угасають ли онѣ постепенно, отдавая Богу свою жизнь, исчерпывая мало-по-малу свое бытіе, какъ эти деревья отдаютъ свои тѣни одну за другою рѣчной глубинѣ? Не является ли жизнь Феи для смерти, ее поглощающей, тѣмъ же, чѣмъ умирающее дерево является для водъ рѣки, которыя оно поитъ своими тѣвями, заставляя ее все сильнѣй и сильнѣе чернѣть отъ поглощаемой добычи?"

Пока я такъ мечталъ съ полузакрытыми глазами, солнце быстро уходило на покой, и крутящіеся порывы водоворота стали виться вокругъ острова, принося на его грудь широкіе ослѣпительно-бѣлые хлопья, отдѣлявшіеся отъ коры сикоморъ, хлопья, которые своимъ многообразнымъ и разнороднымъ положеніемъ на водѣ давали живому воображенію возможность видѣть въ нихъ все, что ему хотѣлось; пока я такъ мечталъ, мнѣ показалось, что одна изъ тѣхъ самыхъ Фей, о которыхъ я думалъ, стала медленно двигаться отъ западнаго края острова, держа свой путь изъ царства свѣта въ тьму. Фея стояла выпрямившись на странно-хрупкомъ челнокѣ, который она приводила въ движеніе призрачнымъ подобіемъ весла. Въ то вреыя, когда она находилась въ области гаснущихъ лучей, ея лицо сіяло радостью, но темная печаль искажала его, когда она вступала въ область тѣни. Она медленно скользила вдоль островка и, обогнувъ его, опять вошла въ предѣлы свѣта. "Кругь, который только что свершила Фея", продолжалъ я мечтать, "есть годъ ея короткой жизни. Она пережила сейчасъ лѣто и зиму. Она годомъ ближе къ своей смерти: ибо я не могъ не видѣть, что, когда она вступила въ область тѣни, ея собственная тѣнь отдѣлилась отъ ея фигуры, и черныя воды, еще болѣе почернѣвъ, поглотили ее".

И снова показался челнокъ, и снова появилась Фея, но на лицѣ ея было больше заботы и нерѣшительности, и меньше свободной безпечности. Она опять изъ царства свѣта вступила въ тьму (которая съ минуты на минуту все чернѣла), и опять ея тѣнь, отдѣлившись, упала и слилась съ водой, напоенной мракомъ. И снова, и снова плыла она, огибая островъ (межь тѣмъ какъ солнце устремлялось на покой), и каждый разъ, при вступленіи въ область лучей, лицо ея становилось все печальнѣе, все блѣднѣе, неопредѣленнѣе, и каждый разъ отъ нея отдѣлялась все болѣе мрачная тѣнь, поглощаемая все болѣе чернѣвшей тьмою. И наконецъ, когда солнце исчезло совершенно, Фея, теперь не болѣе какъ блѣдный призракъ самой себя, исполненная безутѣшной скорби, вошла въ непроглядную тьму, и вышла ли она когда-нибудь оттуда, я не могу сказать, потому что все покрылось непроницаемымъ мракомъ, и я не видѣлъ больше ея волшебнаго лица.