Остров Голубых Дельфинов

Витки отпущенной мною верёвки, упруго и звонко подпрыгивая на камнях, уходили под воду. Но вот витки кончились. Жила, которую я привязала к запястью, натянулась, и я, чтобы смягчить толчок, перепрыгнула через расщелину – туда, куда поплыл спрут. Не отвязывая верёвку, я взялась за неё обеими руками, встала на скользком рифе поустойчивее и отклонилась всем корпусом назад.

Под тяжестью спрута жила рывком напряглась и стала растягиваться. Боясь, что она того гляди лопнет, я начала продвигаться вперёд, однако не быстро, а как бы против собственной воли, заставляя спрута тащить меня.

Он направлялся вдоль рифа в сторону пещеры. Пещера была довольно далеко. Если спруту удастся доплыть туда, я наверняка упущу его. У меня на пути возникло привязанное каноэ. В нем я могла бы позволить спруту таскать меня за собой, пока он не выбьется из сил. Но отвязать лодку, не выпустив из рук верёвку, было невозможно.

Всё это время Ронту бегал по рифу, лая и наскакивая на меня, отчего мне было только труднее справляться со спрутом.

Я уступала спруту шаг за шагом, пока он не добрался до глубины возле самой пещеры. Близость к пещере вынуждала меня остановиться, пусть даже ценой порванной верёвки и упущенного спрута, поэтому я вся напряглась и застыла на месте. Верёвка натянулась и затрепетала, разбрызгивая вокруг капли воды. Я слышала, как жила растягивается, и была уверена, что она вот-вот порвётся. Боли в ладонях я не чувствовала, хотя верёвка резала мне руки до крови.

Внезапно натяжение ослабло, и я решила, что спрут ушёл, но в следующий миг увидела, как верёвка описывает в воде широкий круг. Спрут повернул от пещеры и рифа к скалам, расстояние до которых раза в два превышало длину верёвки. Там он тоже чувствовал бы себя в безопасности, поскольку среди камней было много укромных уголков, где он мог спрятаться.

Пока спрут менял направление, я смотала едва ли не половину верёвки, однако вскоре пришлось отпустить её. Жила опять натянулась и стала растягиваться. Воспользовавшись тем, что там было мелко (чуть выше пояса), я спрыгнула в воду.

Возле скал находилась песчаная отмель, и я пошла к ней, осторожно ступая по дну, в котором было много ям. Ронту плыл рядом.

Я добралась до отмели, прежде чем спрут укрылся между скал. Верёвка выдержала, но спрут развернулся и поплыл обратно к пещере. Он ещё дважды прибегал к этой уловке. Каждый раз я сматывала часть жилы. Когда он появился на мелководье в третий раз, я попятилась из воды и, спрятавшись за песчаной косой, чтоб меня не было видно, изо всех сил потянула верёвку.

Гигантский спрут проехался на брюхе по песку и застрял на отмели с раскинутыми в стороны руками. Он лежал, наполовину прикрытый водой, и мне почудилось, что он умер. Потом я заметила, как он поводит глазами. Раньше, чем я успела выкрикнуть предупреждение, Ронту подскочил к великану и вцепился в него. Однако такого тяжёлого спрута нельзя было просто поднять и встряхнуть. Пока челюсти Ронту искали у головонога уязвимое место, три из многочисленных рук спрута обвивались вокруг шеи пса.

Конечно, опаснее всего встретиться со спрутом в воде, где он может присосаться своими длинными руками. С нижней стороны щупальцев у него идут ряды присосок, так что спруту ничего не стоит утащить тебя под воду и держать там, пока ты не захлебнёшься. Однако и на суше спрут запросто может причинить увечье – уж очень он сильный и живучий.

Спрут размахивал руками и рвался обратно в воду, мало-помалу утаскивая за собой и собаку. Я же не могла больше тянуть за верёвку, потому что она запуталась у Ронту между лап.

У меня на поясе висел костяной нож, которым я отдирала от скал морские ушки. Лезвие было довольно толстое, однако имело заострённый край. Отбросив с руки верёвку и на ходу снимая нож, я ринулась вперёд.

Забежала я сбоку, чтобы преградить спруту путь к воде. Но в воздухе мелькало столько спрутовых рук, что отрезать две-три из них было бесполезно. Я почувствовала, как одно щупальце задело мою ногу: меня обожгло, точно плёткой. Другое щупальце, отгрызенное Ронту, извивалось на песке – искало, к чему бы прилепиться.

И тут среди хитросплетения рук, словно на гигантском стебле, выросла голова и на меня уставились золотистые глаза с чёрным ободком. В ушах, перекрывая шум прибоя, звуки нашей возни и лай Ронту, стояло щёлканье осьминожьего клюва: он был острее моего ножа.

Когда я вонзила нож в туловище спрута, мне показалось, будто меня облепило несметное множество пиявок. К счастью, одна рука у меня оставалась свободной от них – как раз та, в которой я держала нож, – и я раз за разом вонзала его в толстую шкуру. Присоски, причинявшие мне ужасную боль, начали отлипать. Щупальца угомонились и обмякли.

Я попробовала было вытащить спрута на сушу, но оказалось, что я слишком ослабла. У меня не хватило сил даже вернуться за каноэ, я лишь забрала гарпун с наконечником, которые стоили мне таких трудов, и смотала верёвку.

Домой мы с Ронту попали уже в темноте.