Остров Ионы

И где же мы оказались, выйдя за пределы своего «я»? — Да в небе над Америкой оказались, ты же видишь, Стив, — ну хорошо, я понимаю, что это стало возможным благодаря словам, они ничего не весят, с их помощью можно уйти за пределы чего угодно… однако как понимать такое, Натали, что не только душа, но и тела наши вдруг обрели абсолютную Большую Свободу? — Какие еще тела, Стивен Крейслер, ведь ты попробовал уже взять меня за руку, обнять за талию что-нибудь получилось у тебя? — Ничего не получилось, да, и я убедился в том, что мы теперь совершенно эфемерны; однако почему это я снова и снова наполняюсь грешной похотью, когда вижу сексуально привлекательные веснушки на твоем хорошеньком личике, похожем на сорочье яйцо, ну как это прикажешь понимать?

Так, разговаривая и подшучивая друг над другом на ходу, они перемещались среди сумрачных туч в сторону острова Ионы со скоростью надвигающейся на северо-восточный регион Тихого океана пасмурной погоды, обеспеченной серой массой колоссального циклона, скрутка которого в спирали многотысячекилометровой сплошной облачности как раз совершалась вокруг того места, где находились наши американские путешественники. В это время русская часть экспедиции, продираясь через тайгу по другую сторону океанической линзы, скоро должна была выйти на берег Охотского моря, и над головами идущих по саянской тайге путников проносился дымчатый шквал облаков того же могучего циклона.

В центре этой замкнувшейся в гигантский круг — и в дальнейшем заворачивавшейся в часовую пружину более мелких витков — облачной спирали находился остров Ионы, к которому с двух разных сторон устремились организованные мной экспедиции, американская и русская. И одну Я отправил по облакам циклона, которые стремительно несли на себе двух американцев к острову, словно гигантский механический эскалатор, и наша путешествующая парочка неспешно шагала по нему, хотя могла бы преспокойно стоять на месте и подкатиться к острову на самодвижущемся транспортере грозовых туч.

Вот уже и заканчивается — а может быть, уже и закончился — двадцатый век от Рождества Христова, всеобщее ожидание конца света что-то затянулось, ничем не разрешившись, и Я по-прежнему нахожу все обычные безсмертные признаки в благословенном нашем мире неизменными, неприкосновенными. По-прежнему все, что подчинено закону смерти, благополучно умирает, а человеческие жизни, полностью подчиненные словам, все так же сначала звучат, звенят, щебечут, лепечут, бубнят сквозь легкомысленный любовный смех за стеной, под скрип кровати, потом стихают и замирают в недолгой паузе и снова всплескивают в веселом оживлении… и вдруг окончательно смолкают, тонут в мертвой тишине, которая представляется такой могучей, что уже и с трудом верится в возрождение в ней нового слова — или воскресение старого, отзвучавшего… Я никогда раньше не беспокоился о том, что слова, собираемые и хранимые мною по Высшему повелению и передаваемые дальше людям, могут быть утеряны или выброшены за ненадобностью. Мне всегда было приятно, что человек, в особенности русский человек, хочет жить, питаясь словами, — за это Я и любил его. Но что это? В последние времена — или и на самом деле настали Последние Времена? — самые блистательные словесные комбинации, бесподобные перлы стиля, самая замечательная огранка алмазов русской поэтической речи остаются граждански неоцененными и отечественно невостребованными. Редкостные бриллианты ссыпаются вместе с пыльным строительным мусором в разболтанные кузова самосвалов и увозятся неизвестно куда…

Но ближе к делу! — возвратим наше внимание к продвижению экспедиции на остров Ионы. В русской группе с участием А. Кима стало вдвое больше людей, чем в американской, состоящей из квакера Стивена Крейслера и его знакомой Натальи Мстиславской; не надо еще и забывать, что за пазухой у писателя, отказавшегося быть летописцем этой бесподобной экспедиции, сидит почтовый голубь, далекий потомок знаменитого румынского почтаря Кусиреску.