Остров Южный Камуи

По мере того как остров становился от нас всё дальше и дальше, меня всё больше обуревало желание заговорить с парнем о тех событиях двухлетней давности. Может быть, то была запоздалая реакция на два года вынужденного молчания, а может быть, просто захотелось наконец рассказать всё как было.

— Вот тогда, два года назад… — начал я, намеренно не глядя на собеседника. — Вы тогда потопили каноэ, в котором был коммивояжёр. Что, ваш бог вам действительно велел убить этого коммивояжёра? Вы в самом деле тогда поверили, что это он занёс на остров эпидемию?

— На всё воля божья, — невозмутимо ответил парень.

Меня обозлило то, что он ни словом ни жестом не обозначил свою позицию.

— А ты не считаешь, что бог тоже может ошибаться? Никогда не думал о том, что ты убил невиновного?

— Бог заботится о нашем острове. Он в своих веленьях ошибки не допустит, — улыбнулся парень.

Его слепая уверенность меня нервировала. Во мне вдруг снова проснулась ненависть к этому балбесу. Я два года мучился, не находил себе места, а этот тип — да не он один, а все жители острова, — ни о чём не думали и жили припеваючи, полагаясь на своего бога. Я их всех ненавидел.

— Коммивояжёр был ни в чём не виноват! — будто сами собой вырвались у меня слова, которые не следовало говорить. — Я это лучше всех знаю. Могу объяснить почему. Да потому что я сам был носителем эпидемии, я её сюда и занёс! Я сам тогда заболел. Вы все и не догадывались. И не только вы — ваш хвалёный бог тоже маху дал, ни о чём не догадался. А вы из-за этого убили коммивояжёра, на котором никакой вины не было.

Я понимал, что такое признание может стоить мне жизни, но я ожидал, что? чтобы эти слова вонзятся прямо в сердце этого парня. Я был уверен, что он сейчас в страшном смятении. Как он себя поведёт в такой ситуации? Рассвирепеет? Может быть, в приступе ярости, бросит меня за борт, как когда-то они утопили коммивояжёра?

Однако парень не проявлял никаких признаков гнева и даже не казался озадаченным. На его загорелом лице расплылась спокойная улыбка.

— Что ж, доктор, я тоже могу вам сказать кое-что, чего вы не знаете.

— Что ещё?

— Вот вы ни разу в святилище не ходили. А ежели б пошли, так всё бы поняли.

— Что ты имеешь в виду?

— Отаки ведь жрица, служительница нашего бога. Она знала, что вы больны. Значит, и бог об этом, само собой, знал.

На сей раз я был совершенно ошарашен. Выходит, они с самого начала все знали.

— Почему же тогда меня не покарали? Почему убили невиновного?

— Бог заботится о нашем острове, — снова повторил парень, неторопливо загребая вёслами. — Вы, доктор, были для острова нужный человек. И богу это было хорошо известно. Но кто-то должен был понести наказание. Того и обычай наш требует, и вообще, по справедливости… Ежели обычаи не соблюдать, весь порядок на острове порушится. Этот коммивояжёр каждый раз, когда приезжал к нам на остров, норовил всучить всякие липовые товары. Так что ничего, его было за что наказывать.

— И ты, значит, полагаешь, что всё было сделано по справедливости?

— Божья воля всегда справедлива. Да вот и доказательство: вы же, доктор, два года на острове у нас отработали. Благодаря вам всё это время мы жили спокойно, насчёт болезней могли не волноваться. Так что на всё воля божья, — сказал парень без тени улыбки. На лице его лежала печать уверенности в своей правоте.

Я чувствовал себя побеждённым.

Поднимаясь на борт «К-мару», я потерял равновесие, упал на трапе и чуть не свалился в море. Наблюдавший за мной парень в лодке рассмеялся — тем самым безмятежным жестоким смехом…

Призрачное лето

1

Лето кончается.

Солнце всё ещё заливает ярким светом песчаный берег, но уже виднеются в море августовские волны. Его ещё не видно воочию, но оттуда, из-за горизонта, уже в самом деле надвигается сезон безжалостных тайфунов.

Исчезли с пляжей отдыхающие, разобраны многочисленные бунгало и плетёные навесы — только голые сваи остались сиротливо торчать. Излучина песчаного берега заканчивается мысом, на котором до недавнего времени располагались приехавшие из города парни и девушки. Поставив палатки, они до поздней ночи крутили музыку в ритме гоу-гоу, но и эти шумные компании уже не нарушают тишины. Правда, иногда и сейчас наезжают ребята в спортивных машинах, врубают на максимум звук радиоприёмника, носятся по пляжу и танцуют до упаду, но в них уже не чувствуется той бешеной энергии, которая била ключом в середине лета. В глазищах у ребят читается какая-то затаённая грусть. Похоже, что молодые люди и сами ощущают эту исподволь гложущую тоску. С потерянными лицами они вскоре подхватываются и спешат умчаться обратно, в свою родную обитель — в людные городские кварталы.

Море в эту пору — не для молодёжи. По крайней мере, не для городской молодёжи. Но я, семнадцатилетний, остался у моря на западном побережье Идзу.[2]

2

Моя мать лежит под солнечным зонтиком и читает книгу. Моя мать… Но мне не хочется называть её матерью. Она — просто она. Она молода. Её молодость и красота смутно волнуют меня.