Остров Коктебель

Чуковский знал Волошина еще по Петербургу, с осени 1906 года. Оба они сотрудничали в журналах «Весы» и «Аполлон», в альманахе «Шиповник». Без сомнения, Чуковский хорошо знал творчество Волошина — стихи и статьи об искусстве. В январе 1911 года он обратился к нему с предложением перевести для собрания сочинений «Нивы» две статьи и несколько стихотворений Оскара Уайльда. Волошин, знавший английский язык очень слабо, предложил Чуковскому в качестве переводчика свою знакомую А. В. Гольштейн, и несколько ее переводов впоследствии вошли в редактированное Чуковским издание.

Однако только весной 1916 года Волошин, встретившись с Чуковским в Париже, почувствовал к нему «глубокое дружеское доверие». 23 марта, в кофейне на улице Гренель, он надписал «Корнею Ивановичу на память» свое стихотворение «Любовь твоя жаждет так много…». Осенью того же года, получив предложение редактировать детский альманах, Чуковский сразу вспомнил Волошина. «Первое имя, которое мне пришло в голову, — Ваше», — писал он. Волошин послал свой перевод шведской колыбельной песенки и вновь порекомендовал других сотрудников — Цветаеву, Ходасевича и художницу Оболенскую.

Разумеется, Чуковский слышал о Коктебеле и, вероятно, получал от Волошина приглашения туда. Летом 1923 года он воспользовался этим приглашением, приехав вместе с женой Марией Борисовной. Это был, по сути, первый съезд гостей в волошинский дом после революции — и он оказался крайне удачным. «Это лето было очень хорошо, радостно и содержательно: как лучшие лета довоенного времени, — итожил сам Волошин в декабре. — В известном смысле общий дух дома был даже лучше, т. к. совеем не было жильцов, а только гости». Если прежде Елена Оттобальдовна, державшая хозяйство в своих руках, сдавала комнаты за плату (пусть умеренную), то Волошин предоставлял их безвозмездно. Все были на равных правах, главным было духовное общение — и в совместных прогулках, творческих чтениях, общих беседах возникал своеобразный дружеский коллектив.

О времяпрепровождении Чуковского в Коктебеле известно немного. Вспоминают, что Чуковский «придумывал массу игр и развлечений» для детей волошинского дома «и сам с удовольствием принимал в них участие». Дети обожали Чуковского и не отходили от него. Разумеется, он воздал должное волошинской библиотеке; читал свои сказки на общем сборе; общался с другими гостями Дома поэта. В то лето там отдыхали поэты Г. Шенгели и М. Шкапская, актриса Малого театра Е. Буткова, художник — феодосиец К. Богаевский, политкаторжанин-народоволец И. Зелинский, приходили со своей дачи писательницы Н. Манасеина и П. Соловьева. Чуковский, вне сомнения, вносил в общую жизнь много веселья, которое еще увеличилось с приездом писателя Евгения Замятина. 5 сентября М. С. Волошина писала знакомой: «Сейчас у нас самая яркая пора: Чуковский и Замятин».

Вечерами собирались на плоской крыше — «вышке», слушали «под коктебельскими звездами» чтение стихов хозяина дома. (Через много лет, в 1957-м, Чуковский вспоминал, как Волошин читал «Протопопа Аввакума».) По просьбе Чуковского Волошин сделал запись для его рукописного альманаха «Чуккокала». Как бы полемизируя с брюсовской строкой «Хотел бы я не быть Валерий Брюсов», Волошин написал шуточное:

Вышел незванным, пришел я непрошенным,
Мир прохожу я в бреду и во сне…
О, как приятно быть Максом Волошиным —
                                  Мне!

Мария Степановна Волошина пела некоторые стихи мужа и других поэтов на собственные мотивы, и Чуковского пленило исполнение ею «Зари-Заряницы» Сологуба. Он так и звал ее — «Заря-Заряница», в свою очередь, получив ласковое прозвище «Чукоши». По воспоминанию А. Вьюговой, Максимилиан Александрович также завоевал сердце Чуковского. Он как-то сказал, что Волошин мог бы своей внешностью и манерами «завоевать полмира»… Надолго запомнилось Чуковскому прощание: в письме к Волошиным он позднее жалел, что у него нет башни, с которой он мог бы «так же долго и бурно» махать им флагом, как махали ему они…

Домой из Коктебеля Корней Иванович привез виноград, разноцветные камешки, причудливые корни — «габриаки», волошинскую акварель, а главное — хороший запас бодрости. «Мне все кажется, что я недостаточно поблагодарил Вас за Ваше участливое, ласковое, изумительное отношение ко мне», — писал он 17 октября. В осеннем Ленинграде он, переносясь мыслями в Коктебель, снова слышал споры А. Вьюговой (старушки, носившей прозвище «Божий дар») с И. Зелинским, мечтал «посидеть в комнате у Марии Степановны, пойти на „свою могилу“, вспомнить „забвенные тени, гостившие здесь“».