Остров Крым (авторская редакция)

«— Смотри, Толяй, они крестятся, — сказал Комаров. — У них там никакого оружия ни хера нету, Толяй. Крестятся. Толька, от нас с тобой крестом обороняются. Давай, Толька, шмаляй ракету!

— Я ее вон туда шмальну, — сказал Макарон и показал куда-то в мутные юго-восточные сумерки.

— Ясное дело, — сказал Комаров. — Не в людей же шмалять.

Он соответствующим образом развернул машину. Макаров соответствующим образом потянул рычаг.

— Алё, девяносто третий, — ленивым наглым тоном передал Комаров на „Киев“, — задание выполнено.

— Вас понял, — ответил ему старший матрос Гуляй, хотя отлично видел на своем приборе, что задание не выполнено».

Совершенно точная формула поведения исполнителей не очень желающих исполнять идиотские приказы, как это было в августе 91-го в Москве…

Господи, ровно двенадцать лет прошло как писал эту концовку Аксенов в Коктебеле, — это был разгар лета, теплого, очень теплого лета эпохи застоя. Впереди еще столького не произошло — начиная со смертей бессменных руководителей и взрыва Чернобыля и далее далее… И то, что произошло после 85-го года, превзошедшее все ожидания. А пока в небе памяти моей стоит ослепительное солнце. Мы лежим с Василием Палычем на солнечном склоне горы перед коктебельской бухтой. Здесь ветрено, жарко и далеко от всех… «Мерзавцы, закрыли у меня всё — книгу, фильм „Пока безумствует мечта“, Женю Попова и Витьку Ерофеева исключили из Союза… Приеду в Москву — выйду из Союза писателей, поди лучше работать грузчиком, чем с этими мерзавцами… Тут приходили ко мне двое из этих, предлагали не печатать на западе „Ожог“ и отказаться от „Метрополя“ и тогда все откроют… Нет, лучше грузчиком пойду…»

Наутро приехали Аркадий и Эмик из Симфи, вечером пошли с Вас. Палычем к могиле Волошина. Вас. Палыч сорвал ветку маслины, попробовал, долго смотрел вниз на коктебельскую бухту… Дул теплый ветер, на душе было спокойно, потому что могильный камень и друзья ставят любого человека вне подозрений от посягательств пространства. Через пару дней Вас. Палыч уезжал, уезжали и мы на разбитом «запорожце» приятеля. «До скорого в Москве!» — сказал Вас. Палыч. Я приехал в Москву в конце сентября. Общие знакомые сказали, что Аксенов уехал на три месяца преподавать русскую литературу в Штаты. Через несколько месяцев читаю в «Известиях» сообщение о лишении гражданства Аксенова Василия Павловича, писателя.

В сентябре 1988-го я полетел первый раз в Америку и тут же по приезду в Нью-Йорк позвонил в Вашингтон, где жил Вас. Палыч и преподавал писательское мастерство в одном из университетов. Мы сразу же договорились о встрече через некоторое время. Имя Аксенова еще шельмовалось в нашей печати. И вот я не верю своим глазам, подъезжает темно-вишневый «мэре», из него высовывается Аксеновская голова и он машет мне: «Саша, прыгай скорее, поедем в Джордж-таун, в китайский ресторанчик…»

Он совершенно не изменился, даже помолодел. Мы сидели очень уютно и говорили. «Как ты думаешь, почему не пускают ко мне Алешу, сына?» — «Черт знает, я сам вот уже три месяца болтаюсь по Америке, может, что произошло… Хотя, по моим наблюдениям перед поездкой сюда, гласность в публикациях остановилась перед произведениями Солженицына и Вашими, думаю, это будет очередной шаг, это будет очередная степень свободы…» Так оно и вышло. «Золотая наша железка» напечатана в мае 1989 года.

О чем мы говорили еще в этот декабрьский вашингтонский вечерок, всего не расскажешь. Но точно помню, что вдруг к нам обратился из-за соседнего стола немолодой человек и с искренним любопытством спросил: «Интересно, почему это я слышу в китайском ресторане американского городка русскую речь?» Вас. Палыч ответил ему: «Два человека давно не виделись, мы оба русские, и поэтому сейчас эмоциональны больше обычного…» Я добавил, что человек, сидящий напротив меня, грейт рашин райтер. «А-а, понимающе заключил американец, — Толстой?» «Мэй би, мэй би», — ответил я…

* * *