Остров Крым. В поисках жанра. Золотая наша Железка

Далее последовало обсуждение деталей проекта. Пойти на крайний риск и выставить на гонку машины с лозунгами СОС на бортах? Вот и будет формальная заявка нового союза. Конечно, весь Остров уже знает о СОСе, газеты пишут, на «разговорных шоу» по телевидению фигурирует тема СОСа: считать ли его новой партией или дискуссионным клубом, однако формально он не заявлен.

– Учитывая наши дальнейшие планы, – сказал Лучников, – это будет гениальная заявка. Володечка оказался не только мучеником, но и провидцем. Браво, граф!

«Какие дальнейшие планы? – подумала Таня. – Какие у этой вшивой компании дальнейшие планы?» Она задала себе этот вопрос и тут же поймала себя на том, что это вопрос – шпионский.

– Интересно, что думает по этому поводу мадам Татьяна? – Граф Новосильцев поднял вверх свои желтые волчьи глаза.

– Я думаю, что вы все самоубийцы, – холодно высказалась Татьяна.

Она ждала услышать смех, но в ответ последовало молчание такого странного характера, что она не выдержала, подкатилась к краю своих полатей и глянула вниз. Они все, семь или восемь мужчин, стояли и молча смотрели вверх на нее, и она впервые подумала, что они удивительно красивы со всеми их плетками и сединами, молоды, как декабристы.

– Таня, вы далеко не первая, кому это в голову приходит, – наконец прервал молчание граф.

Андрей натянуто рассмеялся:

– Сейчас она скажет: вы ублюдки, с жиру беситесь…

– Вы ублюдки, – сказала Таня. – Я ваших заумностей не понимаю, а с жиру вы точно беситесь.

Она прибавила звука футбольному комментатору, ушла в глубину своей пещеры, взяла кипу французских журналов с модами. Не первый уже раз она гасила в себе вспыхивающее вдруг раздражение против Лучникова, но вот сейчас впервые осознала четко – он ее раздражает. Проходит любовь. Неужели проходит любовь? Уныние стало овладевать ею, заливать серятиной глянцевые страницы журналов и экран телевизора, где наши как раз получили дурацкий гол и сейчас брели к центру, чтобы начать снова всю эту волынку – игру против заведомо более сильного противника. Андрей приходил к ней каждую ночь, и она всегда принимала его, и они синхронно достигали оргазма, как и прежде, и после этого наступало несколько минут нежности, а потом он уходил куда-то в глубины своего огромного вигвама, где-то там бродил, говорил по видеотелефону с сотрудниками, звонил в разные страны, что-то писал, пил скотч, плескался в ванной, и ей начинало казаться, что это не любимый ее только что побывал у нее, а просто какой-то мужичок с ней поработал, славно так поебался, на вполне приличном уровне, ублаготворил и себя, и ее, а сейчас ей до него, да и ему до нее никакого нет дела. Она понимала, что нужно все рассказать Андрею: и о Сергееве, почему она приняла предложение, и о своей злости, о Бакстере, о Востокове, только эта искренность поможет против отчуждения, но не могла она говорить о своих муках с этим «чужим мужичком», и возникал порочный круг: отчуждение увеличивалось.

Лучникову и в самом деле не очень-то было до Тани. После возвращения из Союза он нашел газету свою не вполне благополучной. По-прежнему она процветала, и по-прежнему тираж раскупался, но, увы, она потеряла тот нерв, который только он один и мог ей дать. Идея Общей Судьбы и без Лучникова волоклась со страницы на страницу, но именно волоклась, тянулась, а не пульсировала живой артериальной кровью. Советские сообщения и советские темы становились скучными и формальными, как бы отписочными, и для того чтобы взглянуть на Советский Союз взглядом свободного крымчанина, лучше было бы взять в руки «Солнце России» или даже реакционного «Русского артиллериста».

Вернувшись в газету, Андрей Лучников прежде всего сам взялся за перо. На страницах «Курьера» стали появляться его очерки о путешествии в «страну чудес», об убожестве современной советской жизни, о бегстве интеллигенции, о задавленности оставшихся и о рождении новой «незадавленности», о массовой лжи средств массовой информации, о косности руководства. Он ежедневно звонил в Москву Беклемишеву и требовал все больше и больше критических материалов. Негласный пока центр еще не объявленного, но уже существующего СОСа считал, что накануне исторического выбора они не имеют права скрывать ни грана правды об этой стране, об их стране, о той великой державе, в которую они зовут влиться островной народ, тот народ, который они до сих пор полагают русским народом, тот народ, который должен был отдать себе полностью отчет в том, чью судьбу он собирается разделить.

Когда он спит? – удивлялась Таня, но никогда его не спрашивала – когда ты спишь? Здесь, на крыше гигантского алюминиево-стеклянного карандаша, он был полным хозяином, она впервые видела его в этом качестве, ей казалось, что он и ее хозяин тоже, вроде бы она ему не друг, не возлюбленная, а просто такое домашнее удобное приспособление для сексуальной гимнастики.