Остров любящей женщины

— Это как?! — Новицкий чуть не поперхнулся чаем.

— А вот так! Не должно, а есть. Потому что — любовь…

* * *

Васильев еще немного поскучал в одиночестве и отправился на прогулку по острову, заглянув по пути в номер Лизаньки.

— Геннадь Степаныч еще не вернулся, — шепотом сообщила ему девушка, кивнув на кровать, на которой разметалась во сне маленькая Маруся Копылова. — Тссс! Уснула она. Не будите! Я с ней посижу…

— Мужики придут — скажите, что я по окрестностям брожу, — тоже шепотом ответил ей Васильев и тихонько прикрыл двери за собой.

Он обошел всю обжитую часть острова и остановился у ворот монастыря. «Наверно, можно?» — спросил Васильев сам у себя, потянув за резную деревянную ручку. Ворота без скрипа открылись, и он попал на большой монастырский двор.

Здесь пряно пахло большими оранжевыми цветами, кажется, бархатцами и благородными розами. Цветов было так много, что можно было подумать, что находишься не в монастыре, а в ботаническом саду. В тишине было слышно, как жужжат пчелы, высматривающие с высоты самый вкусный цветок.

Васильев дошел по дорожке до храма, постоял, задрав голову вверх, и нерешительно поднялся по ступенькам.

Храм был открыт и совершенно пуст. Вернее, это Васильеву показалось, что пуст. В дальнем углу возле иконы стояла женщина, та самая, в кроссовках с джинсами и в цветастой юбке.

Она обернулась, услышав поскрипывание деревянных половиц, и Васильев увидел Катю. Вернее, Катины глаза. Волосы были убраны под платок, и лицо чуть похудело, но глаза эти он спутать с другими не мог. Глаза новорожденного олененка.

Они смотрели друг на друга и думали о том, что это сон, что достаточно пошевелиться, как это бывает во сне, и все исчезнет. Он сделал шаг навстречу, второй. Он жадно рассматривал ее, узнавая в незнакомке свою Катю.

— Это ты, глухопятый?

Она спросила именно так, как должна была спросить. «Лешек Васильевых» на белом свете немеряно, глухопятый — наверняка один.

«Прости меня, Господи!» — думал бы Леха Васильев, целуя любимую женщину посреди старинного монастырского храма, если бы он мог в этот момент о чем-то думать. В голове у него все переклинило, и только одна единственная мысль «Я тебя нашел!» билась в мозгу. Катерина молчала, и он не сразу понял, что случилось с ней. Он только почувствовал, что ноги ее совсем не держат.

— Кать! Ты что, маленький мой?! — Васильев подхватил ее на руки и вынес на улицу. — Кать! Тебе плохо? Ну скажи, не молчи!

Васильев подул ей в лицо и увидел, как вздрогнули ресницы и Катерина открыла глаза.

— Глухопятый… — Катерина с трудом разлепила крепко сомкнутые губы. — Как выйдешь на улицу… направо… чуть в горку. Там медпункт. Нина Макаровна, врач, живет тут же… с другой стороны дома… скорее!

Васильев ничего не понял.

— Кать! Тебе плохо? Да?

Она кивнула и закрыла глаза. Васильев с Катериной на руках чуть не бегом помчался по дорожке, за ворота, направо и вдоль монастырской стены — в горку. Там и правда стоял деревянный домик, когда-то крашенный голубой краской, со временем изрядно облупившейся. На окнах в домике белели занавески, а на дверях был намалеван красный крест.

Медпункт был открыт. Пожилая женщина в белом халате и колпаке, в стареньких, со стоптанными каблуками, старомодных туфельках кукольного размера что-то писала за столом. Услышав топот на крыльце, она вскочила.

Васильев протиснулся в узенькую дверь.

— Вот!!! Катя! Ей плохо!!!

— На кушетку! Быстро! И вон отсюда! — женщина выгнала Васильева на улицу и через минуту появилась на крыльце. — Давай помогай! Не сиди! Вот ведро, вода в колонке, кипятильник на стене.

— А что будет-то? Она живая?

— Ты что несешь?!! Конечно живая! «Что будет? Что будет?» Рожать сейчас будем, вот «что будет»!

— А-а-а-а! — понятливо протянул Васильев и тут же встрепенулся:

— Как рожать?

— Молча! А может, и не молча! Да не переживай, папаша! Я ей укольчик сделала, она пришла в себя. Просто переволновалась, вот раньше срока и придется рожать…

Васильев очумел от всего услышанного, но за водой побежал рысью. Потом он сидел на крыльце, абсолютно не понимая, что происходит. А меньше чем через час, у Кати родился мальчик, как две капли воды похожий на Леху Васильева. Когда сельский фельдшер Нина Макаровна вручила ему крошечный сверток, из которого слышался слабенький, как мяуканье котенка, детский писк, он инстинктивно начал его покачивать на руках.

Сверток затих. Васильев боязливо заглянул под уголок белой простынки с сиреневым штампом.

Ребенок не спал. Он смотрел на Леху Васильева и на весь белый свет черными, слегка раскосыми — уголками вниз, как у китайчонка, — глазами. Такими же, как у Васильева на детской фотокарточке…

А потом он сидел рядом с Катей, приходя в себя от всего случившегося, качал в своей руке ее маленькую ручку, а другой гладил спящего в белом свертке из казенной простынки ребенка. Своего ребенка, мальчика.

— Катя, я ему имя придумал — Максимка. Ты согласна? В честь Макса…

— Я согласна. — Катерина устало дремала под неутомимый счастливый бубнеж Лехи Васильева, глухопятого Михайло Потапыча.