Остров любящей женщины

— Митяевым. — Катерина горестно вздохнула. — Представляешь, Олегом Митяевым приходится глушить этого засранца. Да при этом еще и сама глохну.

— Экстрим! — Анна сочувствовала Катерине и каждый раз давала свои советы по изведению малолетнего музыкального террориста. — Что у него хоть поет-то?

— «Поет»! Ну, ты даешь! Это песнями назвать нельзя. Я даже с жанром не могу определиться. Нет, ну, я все понимаю: иногда хочется громко что-то послушать. И если бы музыка нормальная была, я бы не возражала, но это же не музыка!!! Это — слов нету! — что! Ну был бы хоть «Русский шансон», я бы потерпела даже тюремные песни… Одно утешает: я представляю, как он от моих бардовских концертов там волосеет, вот и пусть волосеет! И к иному культурному слою приобщается.

— Может, тебе их залить?

— Может. Я, Ань, тут как-то чуть цветочным горшком им в лоджию не запустила… Но ведь это уже будет хулиганство. Ну, стыдно мне с соплей этой так бороться. Я вот сейчас в магазин схожу — все равно работать невозможно — и, уходя, музычку свою выключить «забуду». Блин, вся производительность труда насмарку! Ну, ничего, сегодня я им ночью включу концерт. Он-то меня днем травит, когда мамы-папы дома нет, а я после двенадцати включу и отыграюсь.

— Я смотрю, ты там совсем разошлась не на шутку. — Аня хихикнула. — Ночью-то они могуч и милицию вызвать и правы будут.

— Пусть вызывают! У меня такая репутация, что ее и подмочить не стыдно! — рявкнула Катерина. — Им бы на голову алкашей каких-нибудь веселых, чтоб еженощный концерт, да чтоб еще под музыку сексом занимались без устали до утра, я б на них посмотрела!

Тут Катерина поняла, что она выдохлась и говорить громко устала, устала перекрикивать любимого исполнителя.

— Ань, а ты что, не на работе? — вдруг спросила Катерина. — Я то дома по причине внепланового выходного.

— А я по причине душевного расстройства, — Аня горько вздохнула на том конце провода, на другом конце города.

— Что, не звонил? — Поинтересовалась Катерина, уже зная ответ.

— Нет.

Повисла томительная пауза. Катерина лихорадочно придумывала, что сказать Ане, и не находила слов. Она хорошо понимала ее. Когда-то и сама вот так же дергалась, как свинья на веревке, у телефона дежурила, в подушку плакала. В прежних своих Любовях…

Потом на смену болезненным чувствам пришло понимание того, что предмету своей влюбленности ни в коем случае нельзя показывать свою заинтересованность. Да, недосказанность выжигает изнутри, да, жить с ней очень непросто, но зато предмет обожания постоянно в тонусе, потому что не знает, как сильно он нужен тебе. Потом Катерина пришла к выводу, что подобная рассудительность уместна только там, где ты любишь меньше, чем любят тебя. Или, как любит повторять Юлька, когда ты «даешь себя любить».

Когда в жизни Катерины появился Леха Васильев, все ее правила и Юлькины нравоучения полетели в тартарары к чертовой матери! Потому что нельзя было мучить и мучиться, невозможно было молчать, как Зоя Космодемьянская, когда хотелось всему свету рассказать, как тебе с ним хорошо, какой он такой замечательный, один-единственный на миллион. Или на десять миллионов.

А у Аньки и опыта-то никакого, ни горького, ни сладкого. Бултыхается, как котенок в ведерке. По голосу слышно — плакала.

— Ань, так может ты все-таки позвонишь ему?

— Я боюсь. — Аня всхлипнула. — Сама повела себя, как идиотка, а теперь позвоню как кто?

— Ну что ты об этом думаешь? Ты придумай повод, поговори о том о сем, а потом… ну, я не знаю, скажи, что тогда так растерялась, что толком и пообщаться не получилось.

— Ладно, подруга. Спасибо, что поддерживаешь. Сама-то как? — Сменила Аня тему.

— Да что сама, в ожидании…

Леха Васильев пропадал по неделе, а то и по две. Он изредка звонил Катерине — врывался в ее жизнь какими-то сумасшедшими звонками в любое время суток, говорил с ней по телефону взахлеб, рассказывал о природе, о погоде. Почти ничего не сообщал о работе. Если она сама спрашивала, коротко отвечал — «все хорошо, не волнуйся». Она слушала такой близкий и родной голос и совсем не запоминала, о чем он говорил. Да так, что потом даже вспомнить не могла ничего из разговора, кроме «соскучился, маленький мой».

Слышимость иногда была такой, что Катерина не понимала, о чем Леха говорит, и он совсем не слышал ее и громко орал: «Что? Что ты сказала?!» Однажды Катя устала повторять ему и в отчаянии сказала:

— Ну, ты и глухопятый!

Васильев услышал, как она его назвала, и громко расхохотался:

— ЗдОрово! Ты откуда такое слово знаешь?

— Ниоткуда я его не знаю, только что придумала, — сказала Катерина смущенно. — Само придумалось.

Слово приросло к Лехе Васильеву. Оно очень подходило его медвежьему облику, и он радовался как ребенок, когда Катерина называла его так, а не иначе.

* * *

Васильев появился в двадцатых числах декабря. Он позвонил Катерине. Голос был уставший, какой-то потухший. Никакой.

— Котик-Катик, здравствуй, маленький мой. Я прилетел, и мне очень нужно приехать к тебе. Можно?

— Конечно, можно! — Катька была безумно рада слышать его голос.

— Но я не один. Примешь?