Остров любви

Под шапками «судьба» на Новый год. Я запускаю руку и вытаскиваю лепешку. «С хлебом будешь», — говорит Юрок. Маня достает из-под другой шапки деньги. Петька — уголь. «Жадный ты», — поясняет Юрок. Баландюку — бумажка, где написано «сорок детей».

Мы смеемся.

Рязанчику достается тоже бумажка, но на ней нарисованы череп и две кости.

— Смерть, — чуть слышно говорит Маня.

— Смерть, — в раздумье повторяет Рязанчик.

— А мне перец — жизнь горькая, — говорит Юрок.

— Баширов, — обращается Маня к Юрку, — зачем ты положил смерть?

— А как же, вот кто из нас умрет, интересно.

— Ой, я бы не знала, что со мной было, если бы ты ее вытащил, — говорит она и прижимается ко мне, словно боится, что я исчезну.

Всеволод и Ник. Александрович уехали в Могды в распоряжение К. В. А я оставлен измерять глубину на Амгуни для перехода. У меня двое рабочих — Мельников и Кряжев. Делать мне на реке нечего, и я целыми днями с Маней. Мы одни. Время для нас не существует. Жаль одного — очень быстро летят дни…

* * *

На этом записи в дневнике обрываются. Но изыскания были закончены. И теперь на нашем участке ведутся строительные работы БАМа, и скоро промчится там первый пусковой поезд.

Я рад, что дневники сохранились. Они могли утонуть в Амгуни, могли сгореть в буржуйке в ленинградскую блокаду, но уцелели, и я рад познакомить их с Вами, дорогой читатель.

Март 1983 г.

У ТЕБЯ ЕСТЬ ВСЕ, ЕГОРОВ!..

Умер Степаныч. Пьяный мылся в бане по-черному, потянулся с ковшом за водой и упал на раскаленную каменку. Там и нашли его мертвого.

Он был одинок. Жил в пристрое у кузницы. В свое время, когда еще были в колхозе лошади, ковал их и справлял кое-какую другую кузнецкую работу. Когда в колхозе появилась слесарно-токарная мастерская, в Степаныче отпала нужда, и он вышел на пенсию. Пенсия была не ахти. Летом промышлял грибами, ягодой, а зимой пускал на ночлег рыбаков, приезжавших порыбалить на Чудское озеро. Брал за постой, как и все другие кузелевцы, по рублю с человека в сутки. Чтобы вмещалось больше рыбацкого люда, превратил в ночлежку кузницу: вынес горн, верстак приспособил под обеденный стол, на пол щедро навалил сена. И зажил вполне спокойно. Так бы жить да поживать, если бы не приехал однажды на рыбалку на своей «Волге» некто Борис Михайлович, человек лет сорока, смугловатый и весьма энергичный. Был он в этих местах впервые, и настолько они ему понравились — бескрайнее Чудское, оголенные дюны, близкие леса, малолюдье, — что он решил построить здесь дом. Нужен был участок. За этим дело не стало. Он познакомился со Степанычем, угостил его коньяком, поставил закуску, какая и не снилась старику, и договорился с ним о том, что тот станет для него родным дядей и в завещании свой участок и халупу отпишет Борису Михайловичу, как своему племяннику, за что Борис Михайлович будет ежемесячно выплачивать ему сто рублей пожизненно. Причем Степаныч как жил, так и будет жить в своем пристрое, но разрешит Борису Михайловичу поставить на участке кирпичный дом. Степаныч от такой щедрости прослезился.

— Да, господи, забирай ты все здесь! Милый, буду тебе дядей. Лучшего дяди не найдешь! Чего мне жалеть-то?

И на самом деле, жалеть ему было нечего. Только одно название — участок. Песок. На нем Степаныч за все годы жизни в Кузелеве не вырастил ни былинки.

В завершение разговора Борис Михайлович выложил на стол первую сотню. Степаныч от умиления полез целоваться и обещал сделать все, что ни пожелает «дорогой племянничек». И вскоре на участке замельтешили самосвалы с песком, гравием, цементом, кирпичом. Загудела бетономешалка. И стали возводить фундамент, а затем и кирпичную кладку мастер и подмастерье. Причем, как выяснил Степаныч, мастер получал в день тридцать рублей, а подмастерье — пятнадцать. Контролировать их работу не нужно было: работали, как говорится, не за страх, а за деньги. Но Борис Михайлович все же наезжал, посматривал и не забывал побаловать хорошим коньячком Степаныча. И тот, подзахмелевшии, шатаясь по деревне, только и приговаривал восхищенно: «Ох, и племянничка бог послал!»

— Да кто хоть он по работе? — спрашивали его.

— А не сказывал он, да и не спрашивал я. Только дай бог ему здоровья!

Приезжал Борис Михайлович и с женой. Была она молода и отчаянна. Он гонял по озеру «казанку» — дюралевую моторную лодку на бешеной скорости, и за ним на водных лыжах носилась жена, вызывая «ахи» и «охи» у старух и стариков.

Осенью потребовалось вытащить «казанку» на берег, так Борис Михайлович не поскупился дать трактористу бутылку коньяку и вдобавок десятку, чем привел кузелевцев в большое недоумение.

— Откуда ж у человека такие нежалкие деньги? — заговорили они. — Чего уж такого полезного сделал он для государства, чтобы так широко жить?