Остров любви

Глаз медленно заплывал. Степанида прошла к бочке, в которую набирала воду для скотины, намочила конец платка и приложила его к глазу. Приятная прохлада поутишила боль, и Степанида, прерывисто вздохнув, снова задумалась о себе… Добро бы, за что наказывал, а то так вот — за здорово живешь. Того и гляди, прибьет насмерть. Ничего, что старый да одноногий. И когда конец этому? Зверь зверем стал. А что она плохого ему делает? Ничего. И как жить дальше? И слова не скажи. Дуролом дуроломом… Раньше-то таким не был, а теперь как с ума посходил. И без праздника праздник. А проснется — мрачнее тучи. И раньше пивал, да не так… Как жить, как жить? И просвету не видно…

Подумав о себе, Степанида стала думать о сыновьях. Как они там? Младший далеко, на КамАЗе. Там женился, там и живет. А старший обосновался поблизости, всего в десяти километрах, в колхозе «Красный партизан». А что проку, хоть и поблизости? Наезжает редко. Ну, да это из-за невестки. Уж больно нелюбезна. Подумав о сыне, Степанида посветлела — неплохо бы у него какое время пожить. И тут же осенило ее — не только пожить, а насовсем остаться. Не выгонит. Все мама родная. Да и много ли ей надо? Кусок хлеба да миску молока… Надо уходить. А чтоб невестка была поласковее, следует ей подарочек принести. И Степанида стала думать, что бы такое ей взять с собой. Но сколько ни перебирала, все было не то, что могло заинтересовать невестку. И тогда надумала — привести к ним корову. Это ничего, что у них своя, и Волнушка будет не помеха. А что Волнушка принадлежит ей, так об этом и вопроса нет. Не его же, старого пьяницы. Сена и то по инвалидности не накосил. Все сама. И пасла в очередную смену сама. Ему-то где? Вся забота на ней лежала. А он только и знал, что свое пилорамное дело. Ну, по дому что, а так все на ней. Зато и рученьки, и ноженьки гудут. Так что неча обижаться на меня, Николай Николаич, за Волнушку. Не тобой она вспоена, вскормлена. Не-ет, не тобой…

Так думала Степанида и все больше набиралась решимости уйти к сыну. И когда вконец поняла, что только так и надо сделать, решительно прошла в хлев, отыскала веревку, накинула ее петлей на рога Волнушке и, скормив кусок хлеба, вышла с ней на дорогу.

Был глухой час ночи. Но уже на востоке начинала по-весеннему алеть предрассветная заря. Сонно журчали ручьи, чтобы с пригревом солнца запрыгать, вбирая последний снег. В небе скатывалась на свой холодный закат истаявшая луна. От ее мертвенного света все казалось застывшим, и, может, на нее глядючи, где-то на краю деревни тоскливо выла собака.

Выйдя на дорогу, корова, как бы в недоумении, остановилась, не понимая, куда в такую рань ведет ее хозяйка. Но Степанида легонько ее похлопала, потянула за веревку, и Волнушка послушно пошла.

Только раз оглянулась Степанида: не всполошился ли старый да не кинулся ли за ней, но пусто было позади, и Степанида успокоилась. За ночь от ветра и легкого заморозка дорога подсохла, и шагать по ней было хорошо. И сами собой снова потянулись нерадостные думы.

«Господи, — думала она, — за что такая мне дадена мука? Чего такого плохого я натворила, чтоб так страдать?» И невольно стала перебирать в памяти все, что было в ее жизни. А что было? Веселого было мало, больше безрадостного. До войны еще светло жила, а как началась война, словно ножом все светлое отрезало. Одна за другой беды посыпались. На отца и брата похоронные пришли. Деревню сожгли за то, что партизанам помогали. Стали жить в землянках. Пахали на себе: не то что лошадей, коров-то не было. Многие не вернулись с войны, а те, кто и вернулся, так больше покалеченные. Вроде ее мужика. Пришел на костылях, без ноги. До войны был веселый, а вернулся злым, ущербным. Клял всех и вся. Обидно, конечно, да хоть, слава богу, живой вернулся. Радоваться надо, что живой-то, а он на людей не глядит. Пить стал. А как поставили на пилораму, так и совсем задурел. «А я что, виноват, что ль, коли сами бутылку суют, чтоб вне очереди пропустил?» — И смеялся злым, нехорошим смехом. Отсмеявшись, добавлял: «Теперь такие отношения называются «бутылочными». Самые что ни на есть надежные». И напивался до безобразия. И слова не скажи, замахивался костылем: «Чтоб войну не забывала!» — кричал.

Луна уходила на край леса, и, словно в ответ, как занавес, все больше раздвигалась утренняя заря. Ширилась, захватывая низ притуманенной земли, и подымалась в небесный купол, готовя его для восхода солнца. И, как всегда в такую пору, было особенно тихо. Нахолодавший за ночь воздух был резок в своей свежести, и поэтому дышалось легко, и поэтому думалось ясно. И Степанида шла и шла, перебирая свое, и корова шагала рядом, покорно и терпеливо. Она знала свою хозяйку, единственного человека, который кормил ее, баловал куском хлеба. И всегда с покорным смирением подпускала ее к своему вымени. Телушкой досталась она Степаниде. И вот выросла и уже троих телят принесла. И хотя телята каждый раз куда-то исчезали, Волнушка не была в обиде на хозяйку и всегда охотно отдавала ей все молоко.