Остров мертвых

На лице Куми промелькнуло то особое выражение, какое бывает у настигшего дичь охотника. Торжество человека, раскрывающего чужую тайну.

— Фумия. Саёри любила Фумия.

Хинако даже вздрогнула от неожиданности. С одной стороны, она была удивлена. С другой — перед ней наконец сложились все кусочки мозаики. Как же она не догадалась раньше? Ведь это очевидно! Еще в раннем детстве обычно молчаливая Саёри с явным удовольствием обсуждала все, что так или иначе касалось Фумия: «Вчера отец Фумия приходил к нам на ужин». «Говорят, Фумия упал и сильно поранился». «На празднике в доме тети я видела Фумия».

Рассказ о Фумия, как правило, был лишь частью какой-то другой истории, и Хинако наивно полагала, будто все дело в том, что Саёри и Фумия — родственники. И все же ее мучило смутное предчувствие. Она не могла не замечать, с каким томлением подруга поглядывает на двоюродного брата.

— Многие наши девчонки говорили, что им нравится Фумия, но Саёри никогда не поддерживала эти разговоры. Думаю, она и в кружок естествознания записалась только из-за него.

Хинако вспомнила портрет покойной Саёри, висевший в доме Тэруко. Лицо полудевочки-полуженщины. Тонкие черты, ясный взгляд. Она, несомненно, выросла бы настоящей красавицей. Возможно, сумей она сказать Фумия о своих чувствах, они стали бы прекрасной парой. Но Саёри умерла…

Телефонный звонок грубо вырвал Хинако из раздумий. Извинившись перед Куми, она бросилась в дом.

— Мёдзин слушает. Алло? Алло?

Наконец после долгого молчания на том конце раздался нерешительный голос:

— Это я… Акисава… — (От волнения у нее перехватило дыхание.) — Прости, что втравил тебя в эту историю. Похоже, тебе пришлось несладко, но…

Хинако почувствовала, как пружина, туго сжимавшая ее тело, постепенно ослабевает и на душе становится теплее. Надо же! Она и не знала, что ее так сильно задел его недавний холодный тон.

— Ты тут совершенно ни при чем, — ответила Хинако и еле сдержалась, чтобы не добавить: «Это все Саёри», но тут же отогнала прочь невероятную мысль.

— Мне действительно очень жаль. Знал бы, что так получится, ни за что не потащил бы тебя в это ужасное место. И вот еще что… Мне хотелось бы как-то загладить свою вину. Пойдем завтра на фейерверк?

— Правда? Вот здорово! — Ее голос предательски зазвенел.

— Это в Китано. Со всей округи народ соберется. Должно быть довольно прилично.

— Замечательно! Сто лет не видела фейерверка.

Они договорились, что Фумия заедет за ней завтра вечером, и тепло попрощались. Хинако вернулась на веранду. От былой подавленности не осталось и следа.

— Кто звонил?

Хинако не задумываясь солгала, что звонила мать. После недавнего разговора о Саёри ей показалось неуместным рассказывать о звонке Фумия. В глазах Куми промелькнуло недоверие, но, ничего не сказав и взглянув на часы, она поднялась с места. На ее добродушном лице было написано сожаление.

— Ну что ж. Время за полдень. С удовольствием посидела бы еще, да надо домой бежать, обед стряпать, семью кормить. Если ты не против, я на днях еще забегу. — С этими словами Куми уселась в свой грузовичок и, коротко посигналив на прощание, умчалась.

Каменные истуканы стояли рядком плечо к плечу. За ними, обещая желанную прохладу, покачивались заросли бамбука.

В списке святынь Сикоку буддийский храм Дзэндзибудзи значился под номером тридцать два. Мужчина присел на ступеньку перед храмом и дал отдых ногам.

Яркая южная равнина словно льнула к раскинувшемуся на холме храму, поглаживая его зелеными ладонями. Море вдалеке казалось таким синим, что непонятно было, где кончается линия горизонта и начинается небесный купол.

По двору поплыл прозрачный колокольный перелив. Это нежно звенел колокольчик на поясе у одиноко бредущего к храму паломника. На усталом закопченном лице старика, одетого в соломенную шляпу и белое одеяние, застыло упрямое выражение. На левой руке белела марлевая повязка. Встретившись глазами с мужчиной, паломник молитвенно сложил руки и пробормотал обычное приветствие.

Мужчина поклонился в ответ и торопливо отвел взгляд. Ну вот, кажется, этот старик не прочь почесать языком, а разговаривать ох как не хочется. Знает он таких болтунов — только начни, потом не отвяжешься.

Однако паломник молча повернулся к нему спиной и уставился в море. Рыбак? Похоже, только начал свой долгий путь по святым местам. Одежда еще новая, а вид уже совершенно изможденный. И еще это отрешенное выражение на лице…

Тем временем паломник обернулся к храму и, сложив ладони с зажатыми между ними благовониями и лампадой, начал молиться: