Остров мужества

— На счастье ты его с карбаса захватил, — кивнул Алексей. Кабы не оно — может, мы бы сейчас тут не сидели.

— А наметил-то как! Прямо в глаз! — не удержался Ванюшка и вспыхнул в смущении: ведь к большим в разговор ввязался.

— А чего же не попасть, когда он сам мордой на пищаль налез, — отшутился Степан. Но тут же вздохнул, покачал головой. — Припасу поболе взять надо было. Не думалось, что карбаса нам не видать.

В роговой пороховнице пороха оказалось на двенадцать зарядов и столько же пуль-самоделок в кожаном мешочке у пояса.

Ванюшка заморгал было глазами, да вовремя покосился на Степана, сдержал слёзы.

— Тять, — робко проговорил он. — А у меня и вовек ничего нету. Я чего же буду делать? А?..

— П'aсти [4]на ошкуев ставить, — весело подмигнул ему неугомонный Степан. — Их здесь видимо-невидимо, как курей. И ходить далеко не придётся, сами в избу просятся. Благодать!

— Не болтай лишку, — недовольно остановил его Фёдор. Одной беды посбылись, гляди, другой не накличь.

Степан взглянул на Фёдора, но смолчал, хоть и далось ему это нелегко: по живости своей он с трудом старался сидеть за столом спокойно. Фёдор давно ему досаждал. «Ему и при солнышке день тёмный», — досадливо подумал он.

В избе потеплело, все сняли шапки и верхнюю одежду. Стало видно, что у Степана волосы завиваются задорными колечками. От этого он казался чуть не ровней Ванюшке, хоть и был на десяток лет старше. И глаза карие с золотинкой, в них весёлая смешинка прячется. Степан славился удалью и меткостью стрельбы, любил при случае и прихвастнуть. Но сейчас хвастовства на требовалось, всем видно: огромная медвежья шкура закрывала нары и ещё на пол краем свешивалась.

— Нож ещё вот, — спохватился Степан и отцепил от пояса ножны не хуже Фёдоровых. — Без ножа человеку, пропасть, — договорил он. — Правда, Ванюшка?

Ванюшка досадливо мотнул головой, даже губу закусил от обиды. «И надо ему душу бередить. Ишь, дразнится, знает ведь, у меня…» Но тут Ванюшка даже в мыслях споткнулся: это что ж Степан делает? Говорит, а сам рукой чего-то шарит за пазухой. Достал… на стол кинул… Ой!

Ванюшка и дышать перестал, а Степан, улыбаясь, говорит:

— Хватай живее, а то назад заберу, коли тебе не требуется.

А на столе лежит… ещё нож, другой, не в такой богатой оправе, всё ж настоящий, охотницкий.

Ванюшка медленно протянул руку, а сам не оторвётся от Степановых глаз.

— Стёпа, — сказал тихо с трудом, — неужто, правда, мне даёшь?

— Кривда — засмеялся Степан. — Бери, говорю, теперь ты груманлан настоящий.

— Спасибо, — только смог выговорить Ванюшка и так стиснул рукоятку ножа, что даже пальцы побелели.

— Спасибо, Стёпа, — сказал просто и кормщик. — Ведь не подумал я и ему нож захватить.

— Обрадовались, — пробурчал Фёдор. — С таким богатым припасом что делать-то будем?

Брови кормщика чуть заметно сдвинулись. Фёдор и в удачливый год хмурый, туча-тучей ходит, смеха от него никто не слыхал. А теперь и вовсе тоску нагонять станет. Но сказал только:

— Держись, Фёдор, море, оно слабодушных не любит. Уразумел?

Фёдор угрюмо покосился на кормщика, буркнул неохотно:

— Уразумел. — И отвернулся.

Степан не вытерпел:

— Что делать будем? А олешков бить. Их тут, должно, тоже невидимо. И непуганые они, потому тут безлюдно. С моим припасом дюжину достану. А там оглядимся — что дальше делать.

Строгие глаза Алексея потеплели: этот головы не повесит и других утешит.

— Добро, — проговорил он. — Коли так, ты завтра на промысел ступай, поглядим, сколь олешков достанешь. А нам с Фёдором шкуру надо до пути довести, чтобы не пропала. Добро с ней, не на голых досках спать.

— Вчера, чай, доски мягче пуха были, — шутил Степан, укладываясь на нары. — Ванюшка, иди ко мне под бочок, коли ещё ошкуй в избу залезет, чтоб с тебя починал.

— Сказано, не трепли языком, бестолковая голова, — сердился Фёдор. — К ночи дело, а он беду накликает.

Степан промолчал, вскоре послышался его храп. Поворочавшись, заснул и Фёдор. Лишь тихо лежал Алексей. К нему сон не шёл. Каждому за себя забота, а ему — за всех. И за тех, кого унесло на карбасе. Кто знает, какую судьбу им море сготовило? Но горевал он тихо, чтобы других не будить, пока сон не сморил и его.

Доска-задвижка у окна скрипнула, чья-то рука её отодвинула. Бледный утренний свет нехотя заглянул в избу, зато мороз проворно просунул за ним мохнатые белые лапы: стена около окна сразу засеребрилась пушистым инеем. На нарах недовольно заворчали: кому вздумалось холоду напускать, или в избе своего не хватает.

— Вставай, ребята. Печку я затопил, окна если не открыть — в дыму не продохнёшь.