Остров мужества

Ещё в жар бросало оттого, что впервые на настоящую охоту шёл, не за кем-нибудь – за моржами. Кутел? своему новому покоя не давал, с плеча на плечо перекидывал. Вздумал на ходу прикинуть – как оно моржу в загривок попадёт, да чуть Степану на спине полушубок не пропорол. Отец сзади ему легонько по шее стукнул:

– Ты на дело пошёл аль на баловство? Гляди, назад тебя заверну, сиди, избу стереги.

Ванюшка надулся, покосился с опаской – Фёдор не приметил ли? Отец скажет, да и отстанет, а Фёдор как прицепится, всю дорогу зудеть будет. На счастье, Фёдор ничего не приметил, шёл, как всегда, ссутулясь, глаз от земли не подымал, про себя только что-то тихо поговаривал недовольно.

«С чего он такой? – удивлялся Ванюшка. – И кутело у него самое лучшее, отец ему сам отковал да приладил! Мне бы такое, я бы…»

Но тут Ванюшке перед самим собой стало неловко. Ему отец ведь тоже кутело отковал на славу. В медвежьем жире закалено, а уж вострое – махнуть бы сейчас, да нет, отец рассердится и впрямь домой погонит. У него слово твёрдое.

Ванюшка вздохнул, сняв рукавицу, осторожно потрогал жало кутела. Эх, и вострое! Палка вот только короче Степановой. А всё одно, замахнуться – хорошо зверя достать можно.

Степан остановился.

– Стороной возьмём, – сказал он. – Ошкуй тут тропу проложил. По ней и пойдём.

От удивления Ванюшкины голубые глаза стали совсем круглыми.

– На что нам ошкуева тропа? – спросил он. – Ошкуй сметливый, – пояснил Степан, – тропу выбирает с толком, где трещина снегом присыпана – приметит и обойдёт. Зато человеку идти за ним без опаски можно.

– Без опаски? Как бы не так, – проворчал Фёдор. – А может, он шёл, шёл да и затаился где, нас поджидает, коли сметливый.

Ванюшка вздрогнул, невольно задержал шаг, поближе к отцу. Но Степан только усмехнулся.

– У ошкуя своя смётка, а у нас толк в голове, – сказал он. – Я как на промысел иду, толку-то полны карманы натлканы.

По медвежьей тропе, и правда, идти стало легче: тяжёлые лапы снег примяли, да ещё дорожка обходила все неудобные места. Ванюшка это почувствовал, остыл и задышал ровнее.

Скоро Степан опять остановился: медвежья тропа круто заворачивала налево, к морю.

– Здесь, – проговорил он негромко, – сейчас до обрыва дойдём, а под обрывом отмель, там, чай, и залежка. Рёв-то и отсюда слыхать.

Прислушались. Со стороны моря доносился страшный гул, то утихал, то нарастал, точно морской прибой. «Хрюкают? – подумал Ванюшка. – Нет, мычат, лают. Ой, да что это? Никак звон колокольный?» Ванюшка схватил Степана за рукав.

– Звонят, слышишь? – сказал он дрожащим голосом.

– Дурной ты, – ответил Степан, – где тут колоколу быть? То они под водой голос подают, которые на берег ещё не вылезли. А мычат да хрюкают на берегу. Не близко они. Их и за версту слышно. Боязно тебе, что ли?

Ванюшка вспыхнул.

– Не боязно, – ответил сердито и отвернулся.

– Лихоманка охотницкая забирает, – усмехнулся Алексей. – Привыкнешь, однако к морю подаваться надо.

Хрюканье, лай всё слышнее. Вдруг Степан остановился так резко, что Ванюшка не удержался, ткнулся ему головой в спину.

Тропа привела их к высокому обрыву и кончалась у глубокой узкой расселины. Обрыв крутым откосом падал к низкой и ровной полосе берега у самой воды. По расселине можно было спуститься на берег.

Ванюшка заглянул вниз и, попятившись, прижался к отцу, замер. На берегу не было пустого места, сплошной слой бурых тел покрывал его. Тела эти шевелились: одни уползали и с шумом и плеском скатывались в воду, другие выбирались из воды, цепляясь огромными бивнями за землю, а то и за лежащих моржей. Где не было свободного места – укладывались прямо на лежащих, вторым слоем. Не все спящие на это соглашались: иные с рёвом поворачивались, били нахалов бивнями. Те не оставались в долгу, начиналась драка, но часто тут же и кончалась: драчуны вдруг засыпали и храпели так, что дрожал воздух.

– Тнки-то, тнки[9] – сколь велики, – прошептал Ванюшка. – Гляди, лежит, а голова на бок свёрнута, тинки не пускают ей прямо лечь. А дух от них, аж дышать нечем.

– Тут ещё ветерок повевает, – усмехнулся отец. – Ты бы вниз слез – там вовсе худо от ихнего духа станет.

– А мы слезать будем? – голос Ванюшки дрогнул.

– А то, может, морж сам к тебе наверх пожалует? – поддразнил Степан. – Скажет: «Вот он я, коли меня кутелом». Не придумаю я только – с чего ошкуева тропа до самой расселины дошла? Вниз ему спускаться зачем? Ошкуй не глуп, к моржу ему соваться незачем. Ему нерпа аль лахтак[10] годится.

Но тут Алексей одной рукой схватил за плечо Ванюшку, другой Степана, и тот, как ни был крепок, а под этой рукой согнулся.

– Хоронись, – тихо проговорил кормщик. – Ошкуй-то и впрямь за моржатиной собрался.